Голос ночи - Кунц Дин

Колин едва успел закрыть руками глаза, горючая жидкость залила его лицо, начала стекать по лбу, носу, подбородку.

Рой засмеялся.

Колин стал задыхаться от паров бензина.

— Вот это настоящий шпик!

Бутылка в руках Роя была пуста. Он отбросил ее в сторону, и она застучала по паркету прихожей.

Кашляя и хрипя, Колин убрал руки с лица и попытался увидеть, что происходит. Пары бензина жгли глаза, они слезились, и ему снова пришлось их закрыть. Темнота всегда пугала его, но он никогда не испытывал такого ужаса, как теперь.

— Гад вонючий, — процедил Рой, — сейчас заплатишь за то, что пошел против меня. Поплатишься. Будешь гореть.

Хватая ртом воздух, задыхаясь, временно ослепший, в состоянии, близком к истерике, Колин бросился в ту сторону, откуда слышался голос. Он столкнулся с Роем и уцепился за него изо всех сил.

Потеряв равновесие, Рой попятился назад, пытаясь сбросить Колина, как загнанная в угол лисица пытается освободиться от решительного фокстерьера. Он схватился руками за подбородок Колина и попытался отогнуть назад его голову, затем обхватил его горло и принялся душить. Однако они находились лицом к лицу — слишком близко, чтобы его действия возымели успех.

— Поджигай, — просипел Колин сквозь едкие пары, заполнявшие нос, рот и легкие. — Поджигай, и мы сгорим вместе.

Рой вновь предпринял попытку сбросить Колина с себя, но при этом оступился и упал.

Колин упал вместе с ним. Он вцепился в Роя мертвой хваткой, зная, что от этого зависит его жизнь.

Рой с руганью бил его по спине, по голове, рвал ему волосы. Он даже схватил Колина за уши и стал тянуть их с такой силой, что тому показалось, будто они сейчас оторвутся.

Колин закричал от боли и попробовал отбиться. Но как только он отпустил Роя, чтобы ударить его, тот вырвался и откатился в сторону. Колин попытался его достать, но не смог.

Даже сквозь пелену вызванных парами бензина слез Колин мог различить, что в правой руке Роя все еще была зажата зажигалка.

Рой крутанул колесико большим пальцем. От кремня полетели искры, но зажигалка не зажглась.

Ждать, пока Рой попробует второй раз, Колин не стал. В отчаянии он бросился на Роя. От удара тот выпустил зажигалку, и она отлетела сквозь широкую открытую арку в гостиную, было слышно, как она обо что-то стукнулась.

— Сволочь! — Рой отпихнул Колина и бросился в гостиную.

Качаясь, словно пьяный, Колин побежал к входной двери. Он без труда отодвинул защелку. Но неуклюжие попытки снять с двери цепочку продолжались, как ему казалось, вечность. Казалось. Конечно, так не могло быть на самом деле. Скорее всего, лишь несколько секунд. Может быть, даже доли секунды. Он потерял чувство времени. Он парил в воздухе. Пьяный от бензиновых паров. Воздуха хватало лишь на то, чтобы не потерять сознание. Вот почему он никак не мог справиться с цепочкой. Голова кружилась. Казалось, цепь испарялась у него в руках так же, как испарялся с одежды, лица и рук бензин. В ушах звенело. Дверная цепочка. Сосредоточься на дверной цепочке. С каждой секундой координация движений ухудшалась. Они становились все более вялыми. Проклятая цепочка. Все более и более вялыми. Тошнит и горит. Буду гореть. Как факел. Чертова цепочка! Наконец, сделав невероятное усилие, он сбросил цепочку и распахнул дверь. Ожидая, что вот-вот вспыхнет рубашка на спине, он выбежал из дома, побежал к тропинке на улице, пересек ее и остановился у входа в маленький парк. Свежий и, как ему показалось, сладкий ветерок овевал его, унося с собой тошнотворный запах бензина. Он несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь рассеять туман, который царил в его голове.

На другой стороне улицы вышел из дома Рой Борден. Он сразу увидел свою жертву и широкими шагами добежал до конца тропинки, но перебегать улицу не стал. Он стоял, руки на поясе, глядя на Колина.

Колин тоже смотрел на него. Голова все еще кружилась. Дышалось с трудом. Он приготовился кричать и бежать изо всех сил, если Рой сделает хоть один шаг с тротуара.

Понимая, что на этот раз он проиграл, Рой повернулся и пошел прочь. Проходя первый квартал, он оглянулся назад не менее пяти раз. На втором — лишь два раза. После этого он шел, не оглядываясь, и вскоре повернул за угол и исчез.

Перед тем как войти в дом, Колин остановился у кадушки и вынул из-под плюща запасной ключ. Он разозлился сам на себя: трудно поверить, что он мог быть таким безмозглым идиотом. За последний месяц он неоднократно водил Роя в дом. Рой видел, где они прячут запасной ключ, а у Колина не хватило ума, чтобы убрать его оттуда. Теперь он будет носить ключ с собой: отныне придется более серьезно думать о своей безопасности.

Он находился в состоянии войны.

Не больше и не меньше.

Он вошел в дом и закрыл дверь на замок.

В подсобке в конце коридора он стянул с себя пропитанную бензином рубашку и бросил ее на пол. Открыл кран с горячей водой и принялся с ожесточением отмывать руки, намыливая их пахучим, душистым мылом. Затем он несколько раз вымыл лицо. Хотя запах бензина еще чувствовался, можно было свободно дышать. Глаза перестали слезиться.

Войдя на кухню, он направился к телефону. Однако, сняв трубку, остановился. Уизи он позвонить не мог. Единственным доказательством, что Рой напал на него, была пропитанная бензином рубаха. Строго говоря, ничего доказать с ее помощью он бы не смог. Кроме того, к тому времени, когда мать придет домой, бензин весь испарится, не оставив на ней даже пятнышка. В коридоре на полу валялась пустая бутылка из-под жидкости для зажигалок, наверное, на ней было полно отпечатков пальцев Роя. Но необходимая аппаратура для снятия и сличения отпечатков пальцев была только в полиции, а Колин сомневался, что полиция воспримет всерьез его рассказ. Уизи опять решит, что он наглотался таблеток, и у него начались галлюцинации. Он снова нарвется на неприятности.

Если он попытается объяснить все своему отцу, тот позвонит Уизи и потребует с нее объяснений. Мать в свое оправдание свалит все на него и расскажет массу глупостей о таблетках, марихуане и вечеринках с наркотиками. Хотя все, что она говорит, будет очевидным абсурдом, она сможет убедить Фрэнка, ибо это будет как раз то, что он желает слышать. Отец обвинит ее в том, что она пренебрегает родительскими обязанностями. Он будет просто излучать праведное негодование. Он воспользуется ее неспособностью справиться с сыном как поводом, чтобы втянуть в дело свою стаю голодных адвокатов. Если он позвонит Фрэнку Джекобсу, это неизбежно приведет к еще одной судебной тяжбе о праве опекунства, а этого Колин желал меньше всего на свете.

Единственными другими людьми, к которым он мог бы обратиться, были родители отца и матери.

Родители его матери жили во Флориде — в Сарасоте — в большом белом оштукатуренном доме с огромным количеством окон и выложенными терракотовой плиткой полами. Родители отца жили на небольшой ферме в штате Вермонт. Колин не видел своих дедушек и бабушек более трех лет, и он никогда не знал их достаточно близко.

Если он позвонит им, они позвонят Уизи. Его отношения с ними не были такими, чтобы они могли хранить какую-то его тайну. И не могло быть и речи о том, чтобы они бросили все и поехали через всю страну, чтобы встать на его сторону в его маленькой личной войне. На это нельзя было даже надеяться.

Хэзер? Может быть, и настало время ей все рассказать, попросить совета и помощи. Он не мог вечно скрывать то, что произошло между ним и Роем. Но что она могла сделать? Она была худенькой робкой девчонкой, очень красивой, хорошей и умной, но в подобной схватке пользы от нее будет немного.

Он вздохнул и повесил трубку.

«Черт».

На свете не было никого, к кому он мог бы обратиться за помощью. Никого.

Он был так же одинок, как если бы стоял на Северном полюсе. Абсолютно, беспросветно одинок. Но он привык к этому.

Было ли когда-нибудь время, когда дело обстояло иначе?

Он поднялся наверх.

В прошлом, когда Колину казалось, что окружающий мир слишком суров и ему не справиться с возникающими реальными проблемами, он просто прятался от них: забивался в свою комнатку, как в норку, вместе со своей коллекцией комиксов, фигурками монстров и полками научной фантастики и романов ужасов. Его комната была убежищем, своеобразным «глазом урагана», где не чувствовалось дыхание шторма, где можно было даже забыть о нем на некоторое время. Комната всегда была для него тем же, что больница для больного или монастырь для монаха: она успокаивала его, утверждала его во мнении, что каким-то мистическим образом он был частью чего-то гораздо более важного и значимого, чем обычная каждодневная жизнь. В его комнате правило бал волшебство. Она была его оплотом и его сценой, где он мог либо спрятаться от мира — да и от себя тоже, — либо воплощать в жизнь свои фантазии, ставить пьесу для одного зрителя — его самого. Его комната была его «стеной плача» и игровой площадкой, его храмом и лабораторией, хранилищем его снов и мечтаний.