Гротеск - Кирино Нацуо

— Мам!

Женщина обернулась. Я с любопытством взглянула на нее. Очки в серебряной оправе, короткие жесткие черные волосы, как у Кадзуэ, двумя острыми клинышками спускались на щеки. Узкое лицо, черты правильнее, чем у дочери.

— Твоя подружка? — улыбнулась она. Брови ее взлетели над очками, заиграли желваки. Она мне напомнила какую-то рыбу. У представительницы класса голосеменных мать — рыба? Интересно, а отец тогда кто? Любопытство разбирало меня, и я решила побыть у них, пока не придет отец. — Ну, будь как дома.

— Спасибо.

Уделив мне внимание, она с тем же выражением на лице повернулась к своим горшкам. Прием был не очень радушный. Может, она потому насупилась, что я вроде как на ужин претендую? А может, никакого дня рождения и нет? Вдруг Кадзуэ соврала? Я уже собралась было задать этот вопрос, но Кадзуэ подтолкнула меня в спину через порог:

— Заходи! — Ее по-ребячьи грубые манеры действовали мне на нервы. Кроме того, я терпеть не могу, когда меня трогают. — Ну что? Пойдем в мою комнату?

— Как хочешь.

В доме было темно, свет нигде не горел; ужином и не пахло. Гробовая тишина, не слышно ни телевизора, ни радио. Привыкнув к полумраку и приглядевшись, я обнаружила, что, несмотря на внушительный вид, внутри дом отделан листами дешевой фанеры. Кругом была безукоризненная чистота: в прихожей, на лестнице — ни пылинки. Я сообразила, в чем дело: тут во всем чувствовалась экономия.

Живя с дедом, я научилась экономить, так что такое узнавала по запаху. Здесь это выглядывало из каждой щели, но в придачу из какого-то угла сочилось что-то непристойное, чем пропитана эта привычка к экономии. Глубоко безнравственным было само стремление сэкономить, попытаться как-то устроиться за счет экономии.

К примеру, ради своего бонсая мой дед экономил на всем, даже воду в туалете спускал только на третий раз. Ругал меня из-за коробки салфеток: мол, зачем покупать, если на улице с рекламой бесплатно раздают? Доходило до того, что, когда приходили из Эн-эйч-кей^[14] за деньгами, дед уносил куда-то телевизор. Газет не выписывал и не покупал, а брал у соседа с третьего этажа — с его согласия.

Тот по ночам работал охранником, и, когда приносили утренний выпуск, его еще не было дома. Дед поднимался рано, шел к охраннику, доставал из его почтового ящика газету и прочитывал первым от корки до корки. Покончив с этим делом, обязательно переписывал из раздела объявлений программу телепередач. Затем, аккуратно сложив газету, возвращал ее на место еще до того, как сосед приходил с работы. А перед своей ночной сменой охранник заносил деду вечерний выпуск и спортивную газету. Дед же в благодарность выносил у него мусор, пока тот был на работе.

И хотя дом у Кадзуэ был большой и красивый, а ее отец работал в очень известной фирме, у них, как и в нашей с дедом квартирке, все пропиталось скупостью. Почему? Зачем? Разве не удивительно?

Кадзуэ по скрипучей лестнице стала подниматься на второй этаж. Там было две комнаты. Водной — большой, что над гостиной, — жила Кадзуэ. У стены стояла кровать, посередине — стол для занятий. Вот и вся обстановка. Ни телевизора, ни радио. Все по-спартански, как в общежитии. По комнате разбросана одежда. Кровать не убрана, одеяло комком.

В книжном шкафу кое-как были расставлены учебники, книжки и тетрадки. На пустую полку Кадзуэ сунула мешок со спортивной формой. В доме и в саду такая чистота и порядок, а в этой комнате — полный бардак.

Пока я с любопытством разглядывала открывшуюся картину, Кадзуэ, не обращая на меня внимания, бросила на пол портфель и уселась за стол. Перед ней на стене были развешаны листы с лозунгами и призывами. Я стала зачитывать вслух:

— «Победа зависит от тебя!» «Верь в собственные силы!» «Вперед к намеченной цели! В школу Q.!»

— Это я налепила, когда вступительные экзамены сдала. Чтобы помнить, как поступала.

— «Большая победа!» — В моем голосе прозвучала ирония. Получилось невзначай, но Кадзуэ надула губы:

— Но я же правда много сил на это положила.

— А вот я никаких лозунгов не писала.

— Чудная ты!

— Что же во мне чудного?

— Ты всегда сама по себе, — отрезала Кадзуэ.

Разговаривать больше было не о чем. Мне тут же стало скучно, захотелось скорее домой. Я беспокоилась, как чувствует себя дед после этого звонка о матери, и жалела, что пришла: «Чего я сюда притащилась?»