Полет аистов - Гранже Жан-Кристоф

Мы вошли в сад. На ветках деревьев сушились халаты хирургов. Вся ткань была в ярко-алых пятнах. Жозеф заметил выражение ужаса на моем лице и рассмеялся: «Это не кровь, хозяин, это земля — латерит. Его невозможно отстирать».

Он отступил и пропустил меня вперед. В вестибюле с шероховатыми бетонными стенами и протертым до дыр линолеумом было пустынно. Жозеф постучал по стойке. Прошла минута, другая, третья… Наконец появился высокий парень в белом халате, сплошь покрытом красными пятнами. Он сложил руки и поклонился.

— Я могу чем-нибудь вам помочь? — спросил он елейным голосом.

— Альфонс Мконта у себя?

— Никого нет, сегодня же воскресенье.

— А ты никто, что ли?

— Я Жезю Бомонго. — Парень снова поклонился, потом медовым тоном добавил: — К вашим услугам.

— Мой друг хотел бы взглянуть на архивы тех лет, когда здесь лечили только белых. Это возможно?

— Понимаете, это угрожает моему служебному положению, и…

Жозеф выразительно взглянул на меня. Я для виду поторговался и выложил банкноту в десять тысяч центральноафриканских франков. Жозеф удалился. Я последовал за моим новым проводником по темному цементному коридору. Затем мы поднялись по лестнице.

— Вы врач?

— Нет, санитар. Но здесь это почти одно и то же.

Преодолев несколько лестничных пролетов, мы очутились в светлом коридоре, куда сквозь ажурные решетки окон проникало солнце. В воздухе стоял густой запах эфира. Мы проходили мимо комнат, в которых не было ни одного больного. Только валялся в беспорядке кое-какой инвентарь: кресла на колесиках, длинные металлические штанги, розоватые простыни, прислоненные к стенам части кроватей. Мы находились на чердаке больницы. Жезю вытащил связку ключей и отпер скрипучую, покосившуюся железную дверь.

Он остановился на пороге.

— Все медицинские карты лежат вперемешку, — пояснил он. — После падения Бокассы предприниматели сбежали из страны. Клиника два года не работала, потом мы снова ее открыли и стали принимать наших граждан: у нас ведь теперь есть свои врачи. Здесь не так много медицинских карт. Белые редко лечились в Банги. Только в экстренных случаях, когда их нельзя было перевозить. Или, наоборот, когда их заболевание не представляло опасности. — Жезю пожал плечами. — Медицина в Африке — сплошное несчастье. И все об этом знают. Люди лечатся только у знахарей.

С этими словами Жезю развернулся и величественно удалился. Я остался один.

В хранилище не было ничего, кроме нескольких столов да разрозненных стульев. Стены потемнели от грязных потеков. В расплавленном воздухе слышались отдаленные крики. Архивы я нашел в железном шкафу. На четырех полках кучами валялись пожелтевшие, отсыревшие папки. Я просмотрел некоторые из них и понял, что лежат они в полном беспорядке. Из нескольких столов я соорудил нечто вроде подставки и разложил их на кучи. Получилось пятнадцать кип по нескольку сотен в каждой. Я вытер пот, струившийся по лицу, и приступил к разборке.

Я стоял согнувшись и вытаскивал первый листок из каждой карты. На нем значились имя, возраст и гражданство пациента. Дальше следовали записи о заболевании и назначенных препаратах. Так я пролистал тысячи папок. Имена французов, немцев, испанцев, чехов, югославов, русских и даже китайцев прошли у меня перед глазами вместе с названиями их разнообразных болезней, вызывавших у хилых иностранцев только небольшую температуру. Малярия, колики, аллергии, солнечные удары, венерические заболевания… Далее следовали названия одних и тех же лекарств, а затем, крайне редко, — листок с просьбой об отправке на родину и адресом посольства. Шли часы, сменялись кипы папок. К пяти вечера я закончил поиски. Нигде я не нашел ни одного упоминания ни о Бёме, ни о Кифере. Даже здесь старина Макс уничтожил все следы.

За моей спиной послышались шаги. Пришел Жезю, чтобы узнать, как у меня дела.

— Ну что? — спросил он, просунув голову в дверь.

— Ничего. Я не нашел ни одного упоминания о человеке, которого ищу. Между тем мне хорошо известно, что он регулярно посещал эту больницу.

— Как его зовут?

— Бём. Макс Бём.

— Впервые слышу.

— Он жил в Банги в семидесятые годы.

— Бём — это немецкая фамилия?

— Он швейцарец.

— Швейцарец? Человек, которого ты ищешь, — швейцарец? — Жезю расхохотался, хлопая в ладоши. — Швейцарец! Так бы сразу и сказал. Здесь бесполезно искать, хозяин. Медицинские карты швейцарцев совсем в другом месте.

— Где? — нетерпеливо спросил я.

На лице Жезю выразилось возмущение. Он помолчал несколько секунд, потом погрозил мне длинным, выгнутым на конце пальцем.

— Швейцарцы — люди серьезные, хозяин. Не нужно об этом забывать. Когда в семьдесят девятом клиника закрылась, они единственные позаботились о медицинских карточках своих больных. Больше всего они боялись, что их граждане вернутся домой вместе с африканскими микробами. — Жезю с горестным видом поднял глаза к небу. — Короче, они пожелали забрать все свои папки. Правительство Центральной Африки им отказало.

Ты понимаешь, хоть больные и швейцарцы, но болезни-то у них африканские. В общем, была целая история…

— И что дальше? — перебил его я, потеряв терпение.

— Понимаете, хозяин, это конфиденциальная информация. Ведь речь идет о врачебной тайне, и…

Я без лишних слов вложил ему в руку еще десять тысяч франков. Он поблагодарил меня широкой улыбкой и тут же заговорил:

— Все карты были перевезены в посольство Италии.

Маловероятно, что старина Макс не знал об этих перипетиях. Жезю продолжал:

— Сторож в посольстве — мой друг. Его зовут Хасан. Итальянское посольство находится в другом конце города и…

Я сел в заляпанное грязью такси и помчался туда. Десять минут спустя меня высадили у посольства Италии. На сей раз я не стал обременять себя пустыми разговорами. Быстро отыскав Хасана, курчавого коротышку с фиолетовыми кругами под глазами, я сунул ему в карман пятитысячную купюру и силком поволок его в подвальный этаж здания. Вскоре я уже сидел в конференц-зале и изучал четыре металлических ящика, стоявшие передо мной на столе: медицинские карты граждан Швейцарии, приезжавших в Центральную Африку с 1962-го по 1979 год.

Они были разложены в идеальном порядке, строго по алфавиту. В соответствующем месте я нашел документы всех членов семейства Бём. Первой стояла карта Макса. Она была очень толстая, заполненная множеством рецептов, предписаний, результатов анализов и электрокардиограмм. Он приехал в 1972 году и начиная с 16 сентября регулярно посещал клинику для полного обследования. Вскоре главный врач Ив Карл прописал ему лечение, явно изобретенное в Швейцарии: покой и ограниченные физические нагрузки. Рядом наискосок стояла пометка. Доктор писал: «Миокардиодистрофия. Нуждается в постоянном наблюдении». Последние слова он подчеркнул. Раз в три месяца старина Макс приходил в клинику и получал новые рецепты. С годами дозы лекарств все увеличивались. Приговор Максу был вынесен, только исполнение отсрочено. Последняя запись в карте была сделана в июле 1977 года, когда доктор выписал своему пациенту новые препараты в больших дозах. Когда месяц спустя Бём отправился в джунгли, от его сердца уже осталось одно воспоминание.

Карта Ирен Бём была заведена в мае 1973 года. Начиналась она с копий обследования, проведенного в Швейцарии. Пациентка наблюдалась у доктора Карла по поводу воспаления фаллопиевых труб. Лечение длилось восемь месяцев. Госпожа Бём выздоровела, но приговор был вынесен: «Бесплодие». Ирен Бём исполнилось тридцать четыре года. Два года спустя доктор Карл обнаружил у супруги Макса Бёма новую болезнь. В карте лежала копия письма, адресованного ее лечащему врачу в Лозанне, где говорилось о том, что необходимо срочно сделать ряд анализов. Доктор был откровенен: «Подозрение на рак матки». Далее Карл резко критиковал скудные возможности африканских больниц. В заключение он призывал своего коллегу убедить Ирен Бём как можно реже ездить в Центральную Африку. На этом в 1976 году и закончились записи в медицинской карте, больше не было ни одного листка, ни одного документа. Я знал, что случилось потом. В Лозанне подтвердились предположения о злокачественной природе заболевания. Женщина предпочла остаться в Швейцарии и попытаться вылечиться, скрыв свое состояние от мужа и сына. Год спустя она умерла. Однако настоящий ужас охватил меня, когда я открыл карту Филиппа Бёма, сына орнитолога, — наконец-то мне удалось его найти. В первые же месяцы пребывания в Африке ребенок подхватил лихорадку. Ему тогда было десять лет. Год спустя его долго лечили от колик. Потом был амебиаз. Развитие дизентерии остановили в самом начале, но юный Филипп заработал абсцесс печени. Я просмотрел назначения. В 1976–1977 годах его состояние улучшилось. Он посещал клинику все реже, результаты анализов стали обнадеживающими. Подростку исполнилось пятнадцать лет. Между тем его карта заканчивалась свидетельством о смерти, датированным 28 августа 1977 года. К нему прилагался отчет о вскрытии. Я выдрал из папки мятый листок, исписанный аккуратным почерком. Внизу стояла подпись: «Доктор Ипполит Мдиае, выпускник медицинского факультета Парижского университета».