Возвращение танцмейстера - Манкелль Хеннинг

– Кто еще убит, кроме Герберта?

– Авраам Андерссон. Имя что-нибудь говорит?

Она кивнула:

– Он жил недалеко от Герберта. А что произошло?

– Пока скажу только, что он убит.

Она поднялась и вышла.

– Иногда лучше начинать с главного, – тихо сказал Джузеппе. – Стало быть, про Андерссона она ничего не знала.

– В новостях ведь объявили, и давно?

– Вряд ли она лжет.

Она вернулась с мундиром и фуражкой и положила их на диван. Джузеппе наклонился, чтобы рассмотреть как следует:

– Кому все это принадлежит?

– Мне.

– Но не вы же его носили?

– Не думаю, что я обязана отвечать на этот вопрос – настолько он идиотский.

– Сейчас не обязаны. Но мы можем вызвать вас в Эстерсунд на настоящий допрос. Решайте сами.

Она подумала, прежде чем ответить:

– Это мундир моего отца. Его звали Карл-Эрик Берггрен. Он умер много лет назад.

– Он воевал во Второй мировой войне на стороне Гитлера?

– Он воевал в шведском добровольческом корпусе. Получил две медали за храбрость. Если хотите, могу показать.

Джузеппе покачал головой:

– В этом нет необходимости. Я исхожу из того, что вам известно, что Герберт Молин в юности тоже был нацистом и пошел на войну добровольцем в составе войск СС?

Она выпрямилась на стуле, но не спросила, откуда им это известно.

– Почему в юности? Герберт до самой смерти оставался таким же убежденным нацистом. Он сражался рядом с моим отцом. Хотя отец был намного старше, они дружили всю жизнь.

– А вы?

– И на этот вопрос я имею право не отвечать. Политические взгляды – личное дело каждого.

– Если политические взгляды не предполагают принадлежность к какому-либо сообществу, занимающемуся преступной деятельностью, а именно – разжиганием национальной розни. А если это так, вопрос правомерен.

– Я не принадлежу ни к какому сообществу, – раздраженно ответила она. – Какое сообщество? Бритоголовая шпана, которая носится по улицам и позорит гитлеровское приветствие?

– Хорошо, поставим вопрос по-другому. Придерживаетесь ли вы таких же политических взглядов, что и Герберт Молин?

Она ответила без тени сомнения:

– Конечно. Я выросла в семье, где сознание расовой чистоты стояло очень высоко. Мой отец участвовал в организации национал-социалистской рабочей партии в 1933 году. Председатель партии, Свен-Улоф Линдхольм, был частым гостем в нашем доме. Мой отец был врачом и офицером запаса. Я и сейчас помню, как мать взяла меня на марш женской национал-социалистской организации «Кристина-воительница» на Эстермальме^[6].

Я кричала «Хайль Гитлер», когда мне было десять лет. Родители прекрасно видели, что происходит в стране. Импорт евреев, застой, моральное разложение. И угроза коммунизма. И сейчас ничего не изменилось. Страну изнутри разъедает неконтролируемая эмиграция. Меня тошнит от одной мысли, что на шведской земле строятся мечети. Швеция – загнивающее общество, и никому нет до этого дела.

Ее затрясло. Стефан, оторопев, смотрел на нее и не понимал, откуда взялась такая ненависть.

– Не слишком симпатичная точка зрения, – сказал Джузеппе.

– Я не отрекусь ни от одного своего слова. Швеция, как держава, сегодня уже вряд ли существует. Что, кроме ненависти, можно испытывать к тем, кто в этом виноват?

– То есть Герберт Молин переехал сюда не случайно?

– Конечно нет. В эти мерзкие времена мы, люди, верные юношеским идеалам, должны поддерживать друг друга.

– Вы хотите сказать, какая-то организация существует и сегодня?

– Нет. Но мы знаем, кто наши настоящие друзья.

– И держите это в секрете?

Она презрительно хмыкнула:

– В наше время патриотизм чуть ли не наказуем. Если мы хотим, чтобы нас оставили в покое, мы вынуждены скрывать наши взгляды.

Джузеппе повернулся на стуле и задал следующий вопрос:

– Но ведь кто-то нашел Молина и убил его?

– Но при чем тут его патриотические взгляды?

– Вы же сами сказали. Вы вынуждены таить ваши безумные идеи.

– Наверняка его убили не за это. Наверняка есть другие причины.

– Какие, например?

– Настолько хорошо я его не знала.

– Но сами-то думали, наверное?

– Разумеется. Ничего не могу ни понять, ни предположить.

– А в последнее время? Что-то случалось? Не вел ли он себя как-то необычно?

– Он вел себя как всегда. Раз в неделю я его навещала.

– Он не говорил, что чем-то обеспокоен?

– Ни слова.