Полет аистов - Гранже Жан-Кристоф

Одновременно в полицию поступали многочисленные заявления от цыганских семей. В клинике имени Пастера было решено произвести обыск. Связи и влиятельные друзья в последний раз спасли Сенисье. Предупрежденный о грядущем визите полиции, он устроил пожар в зданиях своего заведения. Еле-еле успели эвакуировать детей с верхних этажей и больных из клиники. Удалось избежать самого худшего. По крайней мере, такова была официальная точка зрения. Потому что из подпольной лаборатории и из операционного блока живым никто не вышел. Сенисье запер камеру пыток и сжег детей с пересаженными органами.

Кое-как провели расследование и сделали вывод, что пожар возник в результате несчастного случая. Выживших детей вернули в семьи или перевели в другие больницы, а дело закрыли. Мэри-Энн в последний раз написала мне — какая ирония! — что ее муж «излечился», что они вместе едут в Африку, чтобы облегчить жизнь негров и лечить их. Тогда же Жоржу предложили дипломатический пост в Юго-Восточной Азии. Он уговорил меня поехать с ним, был ноябрь шестьдесят третьего, мне исполнилось тридцать два года.

Внезапно в вестибюле зажегся свет. Появился старик в шерстяном жилете — Жорж Бреслер. Он держал на руках тяжелую крупную птицу, всю в грязи. На пол летели серые перья. Старик собрался было зайти в комнату, но Нелли остановила его:

— Уйди отсюда, Жорж.

Он совершенно не удивился такому жесткому отпору. Не удивился и тому, что я здесь. Нелли закричала:

— Уйди!

Старик развернулся и исчез. Нелли сделала еще глоток виски и рыгнула. По комнате разнесся густой запах виски. Снаружи просачивался дневной свет. Теперь я мог хорошо разглядеть увядшее лицо Нелли.

— В шестьдесят четвертом, после того как мы провели год в Таиланде, Жорж получил новое назначение. Его друг Мальро занимал тогда пост министра культуры. Он хорошо знал Африку и отправил нас в Центрально-Африканскую Республику. Он сказал нам: «Это потрясающая страна. Просто фантастическая». Автор «Королевской дороги» нашел весьма подходящие слова, однако он не знал одной подробности, пожалуй, самой важной: именно в этой стране жили тогда Пьер и Мэри-Энн Сенисье со своими двумя детьми.

Мы снова встретились и испытали странные чувства. Мы опять подружились. Первый обед прошел превосходно. Пьер постарел, но казался спокойным, уравновешенным. Он вернулся к прежним мягким, сдержанным манерам. Он говорил о судьбе африканских детей, страдающих от множества болезней и нуждающихся в лечении. Казалось, он бесконечно далек от кошмаров прошлого, и я вновь начала сомневаться в том, о чем поведала мне Мэри-Энн.

Между тем со временем я все яснее видела, что безумие Сенисье никуда не делось. Пьера бесило то, что ему приходится жить в Африке. Мысль о блестящей карьере, на которой пришлось поставить крест, была для него невыносима. Он, осуществивший невероятные, уникальные эксперименты, теперь вынужден был оказывать примитивную медицинскую помощь, оперировать в блоках, освещенных с помощью бензиновых генераторов, ходить по коридорам, провонявшим маниокой. Сенисье не мог с этим смириться. Гнев перешел в глухую жажду мести, обернувшуюся против него и его семьи.

Так, Сенисье смотрел на своих сыновей как на объект изучения. Он точно определил их биологический тип, группу крови, тип тканей, снял отпечатки пальцев… Он ставил на них отвратительные опыты, чисто психологические. Во время нескольких обедов я присутствовала при невыносимых сценах, которые никогда не забуду. Когда приносили еду, Сенисье наклонялся к мальчикам и шептал: «Посмотрите в тарелку, детки. Как вы думаете, что вы едите?» В соусе плавало коричневое мясо. Сенисье начинал ковырять кусочки зубцом вилки. Он повторял вопрос: «Как вы думаете, какое животное вы едите сегодня? Маленькую газель? Маленького поросенка? Или обезьянку?» И продолжал теребить скользкие, блестящие в электрическом свете кусочки до тех пор, пока по щекам испуганных мальчиков не начинали катиться слезы. Тогда Сенисье продолжал: «Если только это не что-нибудь другое. Мы ведь не знаем, что едят негры. Может быть, как раз сегодня…» Дети впадали в истерику и убегали. Мэри-Энн сидела словно мраморное изваяние. Сенисье хихикал. Он хотел убедить детей в том, что они людоеды и каждый день едят человеческое мясо.

Дети росли в мучениях. У старшего развился настоящий невроз. В 1965 году, когда ему было восемь лет, он уже осознавал, что его отец — чудовище. Он стал суровым, молчаливым, бесчувственным — и, как ни странно, отцовским любимчиком. Пьер Сенисье уделял внимание только этому ребенку, привязался к нему всеми силами и всей своей жестокостью. По логике безумца, малыш должен был переносить как можно больше страданий, вплоть до полного психического расстройства. Чего добивался Сенисье? Этого я так и не узнала. Только сын его вскоре потерял способность говорить и нормально себя вести.

В тот год, через несколько дней после Рождества, малыш начал действовать. Он попытался покончить с собой, прибегнув к обычному для Африки способу — проглотив таблетки нивакина, который в больших дозах наносит непоправимый урон всему организму, в особенности сердцу. Теперь его жизнь могло спасти только одно — новое сердце. Ты понимаешь, какой тайной логике подчинялась судьба Пьера Сенисье? Доведя собственного ребенка до самоубийства, он, хирург-виртуоз, стал единственным, кто мог бы спасти мальчика. Сенисье тут же решил осуществить пересадку сердца, как он уже делал пять лет назад, с тем шестидесятивосьмилетнем стариком. В своем особняке в Банги он устроил относительно стерильную операционную. Однако ему недоставало самого главного: хорошо работающего и отлично совместимого сердца. Ему не пришлось долго искать: два его сына имели почти идеальную тканевую совместимость. Безумный доктор решил пожертвовать младшим, чтобы спасти старшего. Это было в канун Нового года, в ночь на святого Сильвестра, в шестьдесят пятом. Сенисье расставил по местам все необходимое и подготовил операционную. В Банги царила атмосфера возбуждения. Весь город танцевал и пил. Мы с Жоржем устроили праздник во французском посольстве и пригласили всех европейцев.

Пока хирург готовился к операции, его судьбой занялась сама История. В ту ночь Жан-Бедель Бокасса совершил государственный переворот и наводнил весь город вооруженными людьми. Начались столкновения. Затем последовали грабежи, поджоги, убийства. Чтобы отметить свою победу, Бокасса выпустил заключенных из городской тюрьмы Банги. Ночь святого Сильвестра превратилась в кошмар. Среди всеобщего хаоса произошло особенное событие.

Среди освобожденных из тюрьмы были и родители очередных жертв Сенисье: с некоторых пор он возобновил свои страшные эксперименты. Опасаясь преследований, врач ухитрился под разными предлогами упечь в тюрьму родственников пострадавших. И вот, когда их выпустили, они отправились прямиком к жилищу Сенисье, чтобы отомстить ему. В полночь Сенисье уточнял последние детали операции. Оба малыша находились под наркозом. Работали электрокардиографы. Под контролем были кровообращение и температура тела, лежали наготове катетеры. Тут-то и появились заключенные. Они разнесли ограду и вошли. Сначала они убили Мохамеда, управляющего, потом застрелили его жену Азору и их детей из ружья Мохамеда.

Сенисье услышал крики и шум. Он вернулся в дом и схватил винтовку «Маузер», с которой ходил на охоту. Нападавшие, при всей их многочисленности, не могли противостоять Сенисье. Он пристрелил их одного за другим. Но самое главное происходило не там. Воспользовавшись сумятицей, Мэри-Энн, видевшая, как муж забрал младшего сына, проникла в операционную. Сорвав все трубки и проводки, она завернула младшего сына в стерильную простыню. И убежала в горящий, залитый кровью город. Вскоре она добралась до французского посольства, где паника уже достигла наивысшего предела. Все белые укрылись в здании, не понимая, что происходит. Многих задели шальные пули, сад горел. Тогда, глядя в окно, я и заметила Мэри-Энн. Она возникла прямо из огня, в платье с голубыми полосками, запачканном красной землей. Она держала на руках маленькое тельце, завернутое в простыню. Я выбежала к ней, решив, что ребенка ранили солдаты. Я была совершенно пьяна, и силуэт Мэри-Энн плясал у меня перед глазами. Она прокричала: «Нелли, он хочет его убить! Он хочет забрать его сердце, понимаешь?» За одну минуту она рассказала мне все: о самоубийстве старшего, о необходимости срочной пересадки, о планах своего мужа. Мэри-Энн задыхалась, прижимая к себе спящего мальчика. «Он единственный, кто может спасти своего брата. Он должен исчезнуть. Навсегда». Говоря это, она схватила ручки бесчувственного малыша и сунула их в пламя горящего куста. Глядя на маленькие дымящиеся ладошки, она повторяла: «Отныне — ни отпечатков, ни имени, ничего! Садись в самолет, Нелли. Исчезни вместе с ребенком. Его больше не должно быть. Никогда. Ни для кого». Иона положила несчастный, корчащийся от боли комочек на красную землю у моих ног. Я никогда не забуду, как от меня удалялась, пошатываясь, ее тонкая фигурка. Я знала, что больше никогда ее не увижу.