Похищение - Пиколт Джоди

— У тебя есть дочь? — поражаюсь я.

— Назвали ее в честь отцовского клана, но принадлежала она мне, — говорит Рутэнн, пожимая плечами. — После обряда инициации ее называли уже иначе. В школе учителя обращались к ней «Луиза». Я к чему веду: имя — это, по сути, не так уж важно.

— И чем занимается твоя дочь? — не унимаюсь я. — Где она живет?

— Ее давно уже нет. Луиза так и не смогла понять, что «хопи» — это не описание человека, но его дорога. — Рутэнн тяжело вздыхает. — Я скучаю по ней.

Сквозь ветровое стекло я вижу облака, тянущиеся вдоль горизонта. Я думаю о шурине Рутэнн, пролившемся дождем над семейной усадьбой.

— Прости. Я не хотела тебя огорчить.

— А я не огорчилась, — отвечает она. — Если хочешь узнать о человеке, он сам должен тебе все рассказать. Вслух. Но каждый раз рассказ чуть меняется. Он новый даже для меня.

Слова Рутэнн заставляют меня задуматься, что дебет, вероятно, далеко не всегда сходится с кредитом. Быть может, величина «отнять ребенка у матери» больше, чем «отнять мать у ребенка». Быть может, «найти свое место под солнцем» не тождественно «знать, кто ты есть».

— Ты уже виделась с матерью? — спрашивает Рутэнн.

— Да. Но встреча прошла не очень удачно.

— Почему?

Я еще не готова посвятить ее в эту тайну.

— Она оказалась не такой, какой я ее представляла.

Рутэнн выглядывает в окно.

— Никто никогда не оказывается.

Из всех музеев в детстве я больше всего любила ходить в «Аквариум Новой Англии», а всем экспонатам предпочитала небольшой водоем, где можно было играть в Бога. Там были морские звезды, умевшие выплевывать собственные желудки и отращивать поврежденные щупальца. Там были анемоны, способные всю жизнь простоять на одном месте. Там были раки-отшельники, и моллюски-блюдечки, и морские водоросли. Но главное, там была красная кнопка: когда я ее нажимала, поднималась волна, вся живность смешивалась и крутилась, как одежда в стиральной машине, а после оседала снова.

Мне нравилось быть посланницей перемен, нравилось вершить судьбы одним касанием пальца. Я дожидалась, пока краб уляжется на свое место, и нажимала на кнопку еще раз. Меня восхищала мысль об обществе, где в принципе не могло быть никакого «статус кво».

Но я любила не только эту забаву. Мне также по душе был стробоскоп, вертящийся над потоком воды. Я знала, что это всего лишь обман зрения, но все равно радовалась, что хотя бы в одном месте на планете вода может течь вспять.

Рутэнн находит для меня занятие: я помогаю ей с ее чудовищными куклами. Однажды, когда мы мастерим Барби-Разведенку — в комплекте идет катер Кена, машина Кена и его же купчая на дом, — она спрашивает:

— Чем ты занималась в Нью-Гэмпшире?

Я наклоняюсь, чтобы приклеить пуговицу, но вместо этого случайно припечатываю сумку Барби к ее лбу.

— Мы с Гретой искали людей.

Рутэнн изумленно вскидывает брови.

— Что, в полиции?

— Нет, мы просто им помогали.

— Так почему бы тебе не заняться этим здесь?

Я поднимаю глаза. «Потому что мой отец сидит в тюрьме. Потому что мне, двадцать восемь лет числившейся пропавшей без вести, стыдно теперь за свою работу».

— Грета не приучена работать в пустыне, — наугад брякаю я.

— Так приучи.

— Рутэнн, — говорю я, — сейчас не самое подходящее время.

— Это не тебе решать.

— Да ну? А кому же?

— Kuskuska. Так называются заблудшие.

Она снова берется за работу.

Может, в этот самый момент какую-то девочку насильно перевозят через границу? Какой-то мужчина застыл с лезвием над собственным запястьем? Какой-то ребенок перебросил ногу через забор, призванный оградить его от окружающего мира? Отчаявшимся обычно удается достичь цели, потому что им нечего терять. Но что, если дело в другом? Если бы в Фениксе двадцать восемь лет назад работал специалист вроде меня, разве смог бы мой отец уйти безнаказанным?

— Я могла бы развесить объявления, — говорю я Рутэнн.

Она отнимает у меня клей.

— Вот и хорошо. Потому что куклы у тебя, честно говоря, получаются хреновые.

По пути в пустыню Фиц рассказывает мне поразительные истории: о мужчине, который после пересадки сердца влюбился во французскую Ривьеру, хотя в жизни не выезжал за пределы Канзаса; о трезвеннице, которая, очнувшись с новой почкой, принялась пить ту самую марку мартини, что предпочитала донор.