Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Емец Дмитрий

– Если перестать воспринимать все как данность, странное тут у нас местечко… Нежить всякая, домовые, призраки, циклопы, гарпии… – сказала Таня задумчиво.

– А по мне так ничего странного! Тибидохс он и есть Тибидохс. Одно большое непрерывное удивление, – философски отвечал играющий комментатор.

– Это ты у нас – одно большое непрерывное удивление! – Лоткова с непонятной досадой отвернулась и ушла к себе в комнату.

Таня запомнила прощальный взгляд, который она бросила на Ягуна. В глазах Лотковой застыла некая определенная, крайне невеселая мысль.

– Что с ней такое? – спросила Таня.

– Да так. Всякие женские фокусы, мамочка моя бабуся! – сердито отвечал Ягун. – Если бы мне кто-нибудь сказал, что где-то на свете есть девушка без фокусов, я бы босиком побежал за ней на край земли, вцепился бы в нее обеими руками и никогда бы не отпускал! Но это исключено. Проще найти розового пингвина с голубыми глазами.

– Я серьезно. Она чего-то от тебя хочет, – сказала Таня.

Ягун ухмыльнулся.

– Только строго между нами. Хорошо? Слышала такую лопухоидную песенку: «Обручальное кольцо не простое украшенье»? Вот и она тоже слышала. Я бы даже сказал – переслушала.

Таня не поверила своим ушам.

– Что, серьезно? А ты?

Играющий комментатор переступил с ноги на ногу и принялся ожесточенно чесать нос.

– А я, понимаешь, еще не созрел…

– Разлюбил, что ли?

– Почему разлюбил? Да я за Катьку, если надо, даже Гломова по стене размажу! Просто я не собираюсь ни перед кем отчитываться. Что такое, если разобраться, брак в нашем магическом варианте? Пошлая гражданская процедура. Ты семенишь на мокрых лапках и ставишь Лысую Гору в известность, что любишь такую-то. Ну пришлют они ведьмака с синим носом, который проштампует нам лбы невидимой печатью и заставит расписаться в книге. И что? Если люди порядочные, они и так вместе. Если нет, никакая Лысая Гора их отношений не спасет.

Играющий комментатор говорил бодро, почти заученно. Похоже было, что он уже раз десять озвучивал свои аргументы Лотковой, вот только едва ли ее убедил.

– По-моему, ты сам запутался. А если появятся дети? – спросила Таня, которой Гробыня недавно нагадала на куриной лапше, что у нее, Тани, будет четверо и все мальчики.

– Ну и замечательно! Хоть пятьдесят человек! Только где ты видела детей, которым нужны не любовь и забота, а штамп на родительском лбу! «Ах, мамочка! Вы с папочкой не проштампованы! Сейчас я упаду с горшка и проломлю себе голову!» – ехидно сказал играющий комментатор.

– Не придуривайся, Ягун! На самом деле ты вовсе не такой осел, каким пытаешься казаться! – отрезала Таня, с подозрением поглядывая на феноменальных размеров уши играющего комментатора. – При чем тут эти штампы? Девушке нужны проявления любви и уверенность! Определенность ей нужна! Если же ради тебя не идут даже на малую жертву, а вместо этого принимаются разглагольствовать – это уже скверный признак. Я Катьку прекрасно понимаю.

На правах старой боевой подруги она могла позволить себе быть искренней. Но Ягуна Таня не убедила.

– Женщинам нужны мозги, а не уверенность. Это только кажется, что для женщин главное – любовь. Любовь – это основное блюдо, вроде картошки какой-нибудь, а жалобы – десерт. Отними у женщин возможность стонать и быть несчастными, и они не захотят никакой любви, – заявил он.

Таня повнимательнее вгляделась в Ягуна и неожиданно засмеялась.

– Чего ты ржешь? – спросил Ягун.

– Если я что-то понимаю в людях, не пройдет и полугода, как у Ягге появится невестка! – сказала Таня.

– Почему это? Да ни за что!

– Катька не только красивая, но и упорная. А ты хоть и прешь как танк, и из пулеметов стреляешь, да только у танков дизель быстро заканчивается. Едва танкист вылез с пустым ведром и, озираясь, побежал в кустики, тут его цап под белы ручки и доброе утро, господин Лотков!

На обед Таня шла с Пипой. Круглая как шарик Пенелопа катилась впереди, на ходу ухитряясь вещать сразу по двум зудильникам. На одном висела неизменная тетя Нинель, в другом же прыгало нервическое лицо папули, вечного председателя В.А.М.П.И.Р. и прочих потусторонних организаций.

За Пипой брел верный Генка Бульонов, на челе читалось глубокое нравственное удовлетворение от того, что у него такая замечательная во всех отношениях девушка.

Ощущалось, что Пипа счастлива и довольна как собой, так и миром. Еще полгода назад она упорно худела и замучивалась подбирать себе одежду, зато теперь наступил счастливый момент примирения с собственным телом. Толщина стала ее визитной карточкой, и каждый лишний килограмм только добавлял на карточку позолоты – не более.

Когда однажды залетевшая в Тибидохс Зализина брякнула: «Да ты тяжелее Бульона на центнер с гектара!», Пипа даже не разозлилась и хладнокровно отвечала: «Ну и что? У него ноги как циркуль и каждый шаг километр, а я все равно быстрее качусь!»

Дочь дяди Германа освоила важнейшее правило взрослой жизни. Если не можешь спрятать физический порок – преврати его в достоинство. Лишь то надежно спрятано, что лежит на глазах у всех. Осмыслив этот простой принцип, Пипа умиротворилась и радостно каталась по коридорам Тибидохса вслед за высоченным Бульоновым.

Единственное, в чем Пипа не делала заметных успехов, была магия. Дар по-прежнему пробуждался у нее, только когда Пипа бушевала и выходила из себя. В эти минуты Большая Башня тряслась и содрогалась, а двери Жилого Этажа распахивались в противоположную сторону, точно их выворачивал незримый сквозняк.

«Ох уж эти интуитивщики! Что Пипа, что Кирьянов! У меня от них мигрень!» – морщась, стонала Великая Зуби и требовала у Ягге срочно выписать Пипе успокаивающего.

Под конец, утомленная одновременной беседой с папулькой и мамулькой, Пипа состыковала оба зудильника экранами, столкнув дядю Германа и тетю Нинель нос к носу, что немало тех озадачило, поскольку в Москве они сидели по разным комнатам огромной своей квартиры и встречались лишь изредка.

– Пусть хоть так пообщаются! А то жалуются мне друг на друга, надоели! – пояснила Пипа Тане.

– Они что, поссорились? – спросила Таня.

Пипа дрогнула щеками и возвела глаза к потолку.

– Не то чтобы поссорились. Но старичкам вечно надо на кого-нибудь пообижаться. Если же никого поблизости не подворачивается, они дуются друг на друга. Сил-то много еще, а гнобить некого!

– А Халявий?

– Ага, поймаешь его! Отожми карман домкратом. Халявий вечно по клубам шляется, а домой является только для того, чтобы чего-нибудь украсть.

Пипа посмотрела на Генку, и к губам у нее прилипла коварная ухмылочка.

– То ли дело родители Бульона! Они за годы совместной жизни до того унифицировались, что папу от мамы отличишь лишь по лысине и хрустящим коленкам! Они вместе ходят, вместе улыбаются, даже на вопросы отвечают одинаково! Когда они узнали, что мы с Геночкой вместе, то воскликнули: «Ужас какой!» Не «Какой ужас!» заметь, а именно так – «Ужас какой!»

Генка вздохнул. Было заметно, что он обиделся на Пипу за характеристику родителей, но перечить не смеет. К тому же спорить с дочкой Дурневых было бесполезно. Она тарахтела как швейная машинка, у Бульонова же слова склеивались одно с другим медленно. Кроме того, Пипа вечно забывала, что сказала за пять минут до того. Вот и получалось, что, когда Бульонов начинал с ней спорить, Пипа уже искренне недоумевала, чего он разбухтелся и по какому поводу. Нигде не задерживаясь, мысль ее кавалерийским галопом проносилась совсем далеко, так что дискутировать приходилось с ментально отсутствующим собеседником.

– Ну все-все! Мир! Вечно дуется как баба! Идем! – Пипа звучно чмокнула Бульона в щеку и потянула его за собой.

Генка грустно потащился следом. На лице его запечатлелось недоумение человека, который никак не может определиться: обижаться ему или нет. Результат колебания был предсказуем. Решение Бульона проявить характер отодвинулось до очередного раза и перешло в то, во что всегда переходят отложенные решения, а именно в ничто.

Зал Двух Стихий постепенно наполнялся проголодавшимися учениками. В воздухе витало ожидание обеда. Деревянные ложки нетерпеливо подпрыгивали и стучали о столешницы, воспринимая общее нетерпение. Белозубые молодцы из ларца ухитрялись быть сразу везде. Казалось, они троятся и даже четверятся. Со скоростью, едва поддающейся глазу, они носились между столами, расстилая самобранки бесконечно выверенным и точным броском.

Поклеп, с утра улетавший в Центральную Россию, вернулся в Тибидохс с курчавой темноглазой девочкой лет одиннадцати. Девочка, вероятно, новая ученица, шла позади завуча, сунув руки в глубокие карманы своих слишком просторных бежевых брюк. Вид у нее был независимый. Тибидохс с его готическими башнями, Лестница Атлантов, грозный караул циклопов и утробная, непрерывная дрожь стен над Жуткими Воротами не вызывали у нее даже легкого любопытства. А ведь все это она видела впервые!