Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Емец Дмитрий

– Думаешь, другие не бродят? Тут только ходи по этажам и отлавливай! Да мы для того и запрещаем, чтобы бродили.

– Когда была вся эта история со значками Шурасика «DD» и Талисманом Четырех Стихий? – продолжала гадать Таня.

– Нет, раньше. Помнишь, чуть ли не в первый месяц твоего пребывания здесь ты подошла к Жикину и сразу, не разговаривая, дала ему в нос? Зачем ты это сделала? – вдруг спросил академик.

Таня напрягла память. Она почти забыла об этом случае. Жика никогда не отличался внутренним благородством, зато нос берег всегда.

– Точно не помню.

– Но все же?

– Кажется, что-то совсем детское… А, да! Жорик разучил пластилиновое заклинание, бегал и залепливал девчонкам волосы! Вот! Ну я и влезла.

– Но можно же было попросить его этого не делать? Словами попросить?

– Он бы словами не понял, а с магией у меня тогда были напряги… Первый месяц все-таки, – сказала Таня.

– А если постараться? Подобрать самые убедительные слова. Объяснить, что это неприятно, что пластилин из волос не вынимается и так далее? – точно наводя ее на некую мысль, настаивал академик.

Таня попыталась честно вспомнить, что она тогда испытывала.

– Жика все равно бы не понял. И хорошими словами, и плохими. Слова для него изначально не аргумент. Когда я давала ему в нос, я просто сразу перешагнула через несколько ступенек, зная, что лестница все равно туда приведет. Такие, как Жорик, понимают слово «нельзя» только после третьего удара головой о тумбочку! – неуверенно сказала она.

Брови Сарданапала, сгущавшиеся ближе к переносице в две ершистые, взлетавшие ко лбу стрелки, удовлетворенно поднялись вверх.

– То есть ты подумала нечто в духе: «Человек должен управляться не страхом, но нравственным законом. Проблема в том, что нравственный закон понятен не всякому. Кому-то яснее закон прямого физического воздействия», – подсказал он.

– Э-э… Ну да, – сомневаясь, проблеяла Таня.

Она совсем не была уверена, что в случае с Жикиным рассуждала так сложно. Максимум, что было у нее тогда за плечами, – школа постоянного общения с Пипой, личность которой, как известно, развивалась скачками. Вначале негативные черты характера, а затем со скоростью муравья, который ползет на телеграфный столб, хорошие. Вот только, к сожалению, «дурневский» этап Таниной жизни приходился на первый период.

– Как бы там ни было, Таня, тогда, после этой драки, я очень ясно ощутил тебя внутренне. У каждого свой характер, как и своя степень воли. У кого-то это высокий десантный ботинок. У кого-то туфелька на каблучке. У кого-то дохлая гусеница, перепутавшая яблоко с лимоном.

– А у меня что? Ботинок или гусеница? – заинтересовалась Таня, сразу отсеявшая другие варианты.

Версия с «туфелькой на каблучке» отпала сразу. Таня отлично понимала, что дежурной женственности у нее нет, и едва ли когда-нибудь будет.

– Ни то, ни другое. Ты внутренне неуверенная. Мятущаяся. Слабая. Скорее интуитивная, чем умная, но с сильной внешней волей. Ты как орех. Снаружи твердая, а внутри мякоть. Ты это знаешь, но скрываешь. Ты потому и несешься так быстро вперед, что страшишься передумать. Отсюда и все твои колебания. Грань между «да» и «нет» для тебя порой такая тонкая, что ты предпочитаешь, чтобы решения принимались за тебя кем-то другим, – осторожно нашаривая слова, произнес академик.

– Ничего себе характеристика с сибирского зимовья хомячков! – буркнула Таня.

– Я такой тебя и запомнил тогда, когда увидел рядом с вопящим Жикиным. Маленькая, встрепанная девчонка, похожая на задиристого воробья, искупавшегося в луже. Слабая, но готовая отстаивать свои детские, а может, и не такие уж детские взгляды…

Таня видела, что академик растроган, и сама немного растрогалась. С другой стороны, ее теперешняя взрослость не только помогала ей, но и мешала. Например, она замечала, что, привыкнув общаться с младшекурсниками, Сарданапал порой перебарщивал с пафосом.

– А теперь, девочка со взглядами, которая снова влезла в чужую и страшную тайну, у меня к тебе поручение! Твой контрабас еще летает? – спросил академик.

– Немного, – отвечала Таня.

Ягге предупредительно коснулась руки Сарданапала и скосила взгляд на дверь. Академик кивнул и, выпустив искру, произнес заклинание против подслушивания.

– Вот и чудно! Раз летает – собирайся в дорогу! Существует один старинный способ узнать истину. Я не уверен, что он сработает, но вреда не будет точно. Ты должна встретить четырех примерно равных тебе по возрасту магов, не знающих ничего о сфинксе и отсутствовавших все эти дни в Тибидохсе, и, ничего им не объясняя, всем задать один вопрос.

– Какой?

– О, крайне простой! Ты покажешь всем пустой зажатый кулак и спросишь, что у тебя в руке? Когда же тебе что-то ответят, ты, не разжимая руки, задашь другой вопрос: «А как выбросить это так, чтобы оно больше не вернулось?»

– Воображаю, сколько чуши мне наговорят! – сказала Таня.

Сарданапал кивнул и улыбнулся. Когда он улыбался, кончики его усов – желтовато-белые, тонкие, вздрагивали и начинали завиваться.

– Именно за этой чушью я тебя и посылаю! Чушь или нет – главное, не забудь ни слова, – предупредил он.

Таня на секунду закрыла глаза. Задание укладывалось в ее сознании неповоротливо, как альпийская куртка в тесном чемодане. Маги ее возраста – это кто? Не Бессмертник же Кощеев! Ну, допустим, однокурсники. Главное, не перепутать вопросы и тщательно все запомнить.

– А телепатов блокировать, если полезут? – обеспокоенно уточнила она.

Сарданапал ответил, что телепаты его не волнуют. Если кто-то хочет выказать сообразительность, вперед и с песней!

– Сколько у меня времени? – спросила Таня.

Это тоже оказалось неважным.

– Три дня… ну пять… за сколько управишься. В Тибидохсе мы всем объявим, что ты полетела искать драконов. Ступай!

Академик легонько подтолкнул Таню к двери, но внезапно вернул ее и обнял. Мантия Сарданапала дохнула на Таню смесью розового масла и копоти тарарахова камина.

– Удачи! – сказал он.

Таня с усилием прохрипела: «Спасибо!» Она могла только хрипеть, потому что борода академика, воспользовавшись случаем, захлестнула ей шею. Поддавшись всеобщему вирусу нежности, к ним косолапо приблизился Тарарах и обнял вместе и Таню, и академика. Сделано это было от всей широкой пещерной души.

Тане почудилось, что она попала под пресс. Сарданапалу, видимо, померещилось нечто сходное, потому что, выпутывая Таню из бороды, он укоризненно сказал питекантропу:

– Ты головой-то думай! Смотри, она вон вся посинела!

– Я думал – гы! – от радости! – стал оправдываться Тарарах.

Прощаясь с Таней, Ягге тоже на мгновение прижалась к ней. Таня почти с испугом обнаружила, какая старушка маленькая и сухонькая. Внезапно Ягге отстранилась и костяшкой указательного пальца больно стукнула Таню по лбу.

– Ты это… не дури, девка!

– За что? – охнула Таня.

– Сама знаешь за что! Будешь дурить – больнее получишь! От двоих получишь. И от меня, и от жизни! – сказала Ягге, грозя Тане сухим кулачком.

Когда Таня, оглядываясь, вышла из берлоги Тарараха, Ягге сердито подступила к академику.

– Мужской подход, нечего сказать! Кого еще вышвырнуть зимой на мороз, как не хрупкую девушку, которую три четверти часа назад едва не прикончил сфинкс! Послали бы лучше моего Ягунчика – вот уж кто помесь электровеника с электрочайником! Авось бы пролетался и проветрил мозги от дури! Плечи во весь дверной косяк, язык как мельничные крылья вертится, а в мозгах ворона гнездо свила! – сказала она с раздражением.

Тарарах подбросил в камин березовое полено.

– Эй, ты чего, Ягге? Никогда не слышал, чтобы ты ругала Ягуна! – пробасил он.

– Кого люблю – того и бью! Нет, чтоб в меня уродиться, а то весь в своего папашу-алиментщика! Тот тоже вечно искал себя в трех соснах и тут же терял. Дури море, а ответственности как у консервированного упыря! Запудрил девчонке мозги, а теперь в кусты. Он, мол, весь такой противоречивый, что, кроме пылесосов, его никто не понимает. Он знай себе посвистывает, а она тайком рыдает у меня в магпункте! Если лопаешь шоколад – убирай за собой бумажки!

Стены берлоги Тарараха мелко задрожали. Академик успокаивающе коснулся ее руки. Ему, как никому другому, было известно, что Ягге тоже умеет бушевать. Не факт, что помесью электровеника с электрочайником Ягун стал именно в своего папашу-многоженца. Не исключены и другие, уходящие в языческие дали, линии наследования.

– Послушай, Ягге!.. – начал он.

Ягге замотала головой.

– Не желаю я ничего слушать! Я вижу, что Ягун повторяет путь своего отца и беспомощность своей матери, наложенные на мои собственные ошибки. Не наложенные даже – умноженные! При наследовании недостатков работает не сложение, а умножение!

– Разве ты совершала какие-то ошибки, Ягге? – ласково спросил академик.