Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Емец Дмитрий

Для обратного превращения медведя в принца требовалось, чтобы одна из потомственных принцесс, всерьез озабоченная идеей династийного брака, провела с ним в клетке три дня и три ночи. Желающие, как ни странно, изредка встречались, но сложность состояла в том, что от берложного образа жизни характер юного принца стремительно портился. И сейчас, если приглядеться, в углу клетки можно было разглядеть пару характерных, истинно царственных женских черепов. Принц, похоже, пытался остаться холостяком.

Питекантроп с усилием задвинул засов и, точно не доверяя ему, мнительно подергал дверь.

– Сарданапал знает, что ты здесь? – спросил он.

– Нет.

– А Медузия?

– Тоже нет.

– Ты уверена?

– Да что с тобой такое? К тебе уже нельзя пойти, не предупредив Медузию? – не выдержала Таня.

Лицо Тарараха пошло пятнами, вроде тех, что бывают на дозревающем в ящике краснодарском помидоре.

– Да нет. Только тут такая штука! Я вроде как задумал посидеть немного один, обмыслить кой-чего… Так что ты это, Танюха, не обижайся… когда надо будет, я позову, не подумай чего… – забормотал он.

Таня, улыбаясь, наблюдала, как огромные ручищи мнут медвежью шкуру. Порочное искусство лжи было в совершенстве освоено миром многим позже рождения Тарараха, и, как следствие, бедный питекантроп совершенно не умел лгать. Любая тайна высвечивалась на его лице столь явственно, словно ее вывели на небе буквами размером с гору.

«Не успокоюсь, пока не узнаю, в чем тут дело! У Тарараха от меня секретов никогда не было и никогда не будет!» – сказала себе Таня.

– Угу… угу… угу… Обмыслить – это дело полезное! А теперь ты, может, скажешь, кому ты поклялся молчать? – настойчиво спросила Таня.

Глаза Тарараха наполнились горестным недоумением разоблаченного разведчика. Бедняга понял, что засветился, но так и не понял, каким образом. Человек с большими буквами на лбу обычно не может читать их сам.

– Слушай, помнишь, ты проспорил мне желание, когда утверждал, что я поймаю купидона сачком для бабочек?

Тарарах кивнул.

– Так вот, я желаю знать, что за тайна и кому ты поклялся! – настойчиво повторила Таня.

Питекантроп развел руками и убито показал на рот.

– А, ну ясно! С тебя взяли Разрази громус ! – понимающе кивнула Таня. – Ты поклялся не говорить о чем-то или не моргать?

Тарарах отважно заморгал, демонстрируя, что моргать он может сколько влезет.

– Ну и замечательно! Говорить тебе ничего и не придется! Давай так: один раз моргнешь – «да». Два раза – «нет». Договорились?

Лицо Тарараха выразило сомнение в блистательности затеи.

– Верь мне! Никто так не умеет обходить ловушки хитрых преподов, как хорошие девочки со светлого отделения, попавшие в дурную компанию. Это тайна от меня? Что-то личное?

Из морганий Тарараха Таня заключила, что ничего особенно личного в тайне искать не стоит.

«Значит, это обычная тибидохская тайна от учеников! А магаспирантов преподы, естественно, причислили к ученикам. Всем стариканам разница между учениками и аспирантами кажется мизерной», – с обидой поняла Таня.

– Кому ты поклялся? Сарданапалу? – продолжала распутывать она.

Тарарах моргнул два раза.

– А, ну тогда понятно кому! Не будем упоминать имени, чтобы лишний раз не тревожить даму с шипящими волосами.

Тарарах позабылся и, вместо того чтобы моргнуть, кивнул. Воздух опасно сгустился. По нему пробежала серебристая нить молнии.

– А вот кивать не надо! Только моргать! – поспешно предупредила Таня, которой были известны все лазейки в Разрази громусе . Она дождалась, пока молния погаснет, и продолжила:

– Тебя попросили что-то спрятать в берлоге? Ты поклялся сидеть здесь, не отлучаться и никого не впускать?

Тарарах сердито моргнул. Таня поняла, что поручение ему совершенно не нравится. Сторож, конечно, профессия интересная, но активного Тарараха, у которого были дела по всему Буяну, никак не устраивало тупое убийство времени.

– А как же твои занятия у младших курсов?

– Меня заменяет Поклеп Поклепыч! – мрачно произнес Тарарах, сообразив, что одними морганиями это уже не выразить. Да и секрет явно касается не этого.

– Воображаю, как все ученики обрадовались, когда вместо любимой ветеринарной магии пришлепал Поклеп с журналом под мышкой и глазками в кучку! «Все открыли тетради! За взгляд в сторону – смертная казнь! За улыбку – сверление ледяными буравчиками! За громкое дыхание вне очереди – поджаривание искрами! Эй ты, мелкий, кончай спать! Была команда «утро!»

Передразнивая Поклепа, Таня быстро оглядела берлогу. Стены покрывала привычная копоть, в которой были процарапаны сцены охот на оленей и зубров. Коллекция палиц и пещерных топоров висела на прожженной шкуре саблезубого тигра, который, как Тане было точно известно, умер своей смертью, хотя Тарарах порой и принимался утверждать, что задушил его голыми руками.

У питекантропов свои представления об истине. Кто первый похвалится, что убил мамонта, тот его и убил. Правда, существует техническая сложность, ограничивающая самых неудержимых хвастунов: убитым мамонтом полагается делиться с другими охотниками племени. В противном случае племя решит, что его развели на мамонта и включит простой пещерный счетчик. Типа убил ты мамонта или нет – дело твоей совести, но ты его нам должен.

Таня перевела взгляд на низкую, окованную железом дверь в глубине берлоги. Ей было известно, что за ней Тарарах держит самых опасных пациентов. Тех, кто замораживает взглядом, плюет ядом, испепеляет дыханием или что-нибудь в этом роде.

Таня рискнула шагнуть к двери, но питекантроп поспешно схватил ее в охапку, без церемоний оттащил и вновь поставил на ноги.

– Это туда ты никого не должен впускать?

Тарарах замигал как неисправный семафор на дачном переезде и даже отважился пробурчать, что ежели бы кто поумнее был, он бы сюда не совался. Однако Таня не намерена была сдаваться. Любопытство глодало ее, как голодный волк гложет кость.

Таня задумалась, прикидывая, как поступил бы на ее месте Ягун. Она взяла с каминной полки окорок и качнула им в воздухе.

– Хорошая дубина! Как ты считаешь, можно ею кого-нибудь оглушить? Сторож, лежащий без сознания, это почти пропуск на склад, – сказала она, многозначительно глядя на Тарараха.

Таня размахнулась и очень аккуратно опустила окорок питекантропу на голову.

– Вот тебе за проспоренное желание! – сказала она.

Тарарах сердито посмотрел на нее, взмахнул руками, сделал несколько заплетающихся шагов, и во весь рост рухнул на пол. Потом, уже, видно, из последних сил, переполз на теплые шкуры у камина, где и затих. Чтобы питекантропу не очень грустно было лежать без сознания, Таня положила рядом с его рукой окорок и шагнула к низкой дверце в стене.

Замка на ней не было – лишь засов. Таня с усилием отодвинула его, открыла дверь и вошла, выпустив осветительную искру, чтобы скорее сориентироваться в полутьме.

В клетке, вытянувшись, лениво лежал огромный, грязно-желтого оттенка сфинкс. Зеленая искра отразилась в его плоских, пусто-бездонных зрачках, продолжавших гореть даже после того, как она погасла. Выпустить следующую искру Таня не отважилась.

Утверждать, что все сфинксы похожи, так же глупо, как считать, что все собаки одинаковые. Так и у этого сфинкса не было ровным счетом ничего общего с тем золотым сфинксом, что жил на дверях кабинета главы Тибидохса и угрожающе рычал, когда кто-то пытался проникнуть без приглашения.

Всякому первокурснику Тибидохса, с грехом пополам одолевшему второй семестр, известно, что сфинксы бывают трех основных разновидностей: египетские, греческие и ассирийские.

Египетские сфинксы – мрачные существа с головой человека и телом льва или собаки. Это сфинксы-часовые. Их назначение – оберегать вверенные тайны.

Греческие сфинксы чем-то смахивают на египетских, но у них женская грудь и кожистые крылья. Быть может, потому, что там, где у египетских сфинксов трагизм, у этих – мелодрама. Греческие сфинксы упорно загадывают путникам всегда одну и ту же загадку и убивают всегда вынужденно, с сожалением роняя пару слезинок на тело того, кто в детстве не читал мифов.

И, наконец, совсем особняком стоят сфинксы-ассирийцы – суровые и молчаливые сфинксы с твердой, прямой, точно зачехленной бородой и мощными передними лапами. В чем высшее назначение ассирийского сфинкса, доподлинно не известно никому.

Этот сфинкс по всем признакам был «ассирийцем». Плоские глаза сфинкса смотрели на Таню с мудрой скукой. В них прочитывались ум и бесконечное презрение ко всему живому, слабому и трепетному. Это был ум пустой, несозидательный и перечеркивающий. Ум, никого не любящий и замкнутый на себе. Ум, не считающий себя злом, но настолько вытеснивший из себя всякое добро, что ничем иным он попросту не мог быть.