Ботфорты капитана Штормштиля - Астахов Евгений Евгеньевич

— Да-а…

А оркестр все играл. И дождевые капли, срываясь с труб, падали вниз, под ноги музыкантам.

В самом конце похоронной процессии шел Тошка. Растерянный и поникший. Он до сих пор никому ничего не рассказал о той страшной ночи на Нижнем мысу. Никому, кроме Бобоськи…

Сначала хотел было рассказать папе, да вовремя раздумал. Ведь пришлось бы заодно сознаваться в том, что удирал из дома на всю ночь и к тому же спускался со второго этажа по скользкой водосточной трубе. Конечно, обо всем этом тут же узнала бы мама, а у нее и так больное сердце…

Да и потом — что мог предпринять папа, такой нерешительный и тихий? Сообщил бы в милицию. Ну, а дальше что? Ведь Тошка не знал, кто были те люди, он не видел их, только слышал приглушенные туманом голоса.

Все время мучила мысль — он не помог боцману, не попытался спасти его, а вдруг тот был только ранен. И, словно опровергая это, вновь и вновь слышал Тошка гундосый голос:

«Потопить надо лодку. Тогда его дольше не найдут…» Конечно, они убили боцмана. Они боялись его и потому убили…

Тошка понимал: нельзя молчать, нельзя скрывать даже то малое, о чем он знает.

После долгих раздумий пришло решение, показавшееся самым верным. Надо сообщить обо всем тому человеку, который скрывается под именем капитана Штормштиля. Игра кончилась, он же поймет это и напишет, что делать дальше. А скорее всего сам придет и тогда все сразу же станет на свои места.

— Нам поможет один капитан, — сказал Тошка Бобоське. — Обязательно поможет, вот увидишь! Я сегодня же сообщу ему обо всем.

— Капитан? Чего же ты раньше не сказал? Давай быстрей иди к нему! Хочешь — вместе пойдем?

— Нет! Сначала я один. А то неудобно как-то…

И в тот же вечер он написал Штормштилю письмо, совсем не похожее на предыдущие письма. В нем не было традиционных пожеланий вроде «семь футов вам под киль!», не было вопросов о том, куда держит курс «Фантазия» и как чувствует себя юнга Клотик. Игра кончилась.

Тошка с нетерпением ждал ответа. Но капитан молчал.

Тошка бросил с волнореза подряд три бутылки. Ответ не пришел ни на одну. И теперь он не знал, что ему предпринять. Совсем не знал…

Он шел вместе со всеми, глубоко задумавшись, не глядя под ноги. Рубашка его насквозь промокла. Где-то там, впереди, возле самого гроба, обтянутого красным сатином и украшенного траурными бантами из черных шелковых лент, шла Женщина с Грустными Глазами и ее дочь Кло. И еще совсем маленькая, смуглая старушка с распущенными седыми волосами. Волосы были мокры от дождя. Они прилипали к щекам, к упавшей на плечи черной шали. Но она не замечала ничего — шла словно слепая, протягивая к гробу тонкие сухие руки.

— Тц-тц-тц… — качали головами люди. — Бедная Ники! С войны дождалась сына и где потеряла!..

Процессия поравнялась с мастерской Серапиона. Все три красильщика стояли на пороге. Глухонемой равнодушно жевал что-то, Сушеный Логарифм скорбно тряс плешивой головой, а Серапион снял свою истертую фуражку из желтой кожи и глубоко вздохнул.

— Ва! Как жалко, как жалко…

Бобоська стоял в стороне, под навесом. Увидев Тошку, он пробрался через толпившихся на тротуаре прохожих.

— Ну, что ответил твой капитан? — спросил Бобоська.

— Ты понимаешь… Он не прислал мне ничего… Я…

— Не мог сам сходить к нему домой? Мама не пустила, да?

— Да нет. При чем здесь мама? Ты понимаешь…

— Ничего я не понимаю. Где твой капитан? Говори толком.

— Его нет.

— Уехал, что ли?

— Его вообще нет… Я… Я придумал его.

И Тошке ничего не оставалось, как рассказать Бобоське все о славном, благородном и отважном Штормштиле, капитане клипера «Фантазия».

— В игрушечки все играешь! — хмуро сказал Бобоська, выслушав Тошку. — Детские сказочки, веселые песенки. А здесь дело керосином пахнет.

— Ты погоди злиться. Пойдем, я тебе письма покажу. Их же кто-то писал. А почему сейчас не пишет, понять не могу.

Прочитав письма Штормштиля, Бобоська задумался. Он повертел в руках бутылку из-под ямайского рома, еще раз пощупал Тошкины ботфорты.

— Говоришь, бутылки приплывали в Старую гавань?

— Да. Точно по адресу.

— А ну, пойдем!

— Куда?

— В Старую гавань, куда же еще…

Под ржавыми эстакадами волны сонно выгибали гладкие спины. У берега, прикрученный канатами к палам, покорно стоял черный облупленный сухогруз со снятыми палубными надстройками. «Красный Батум» отчаянно дымил, флаг на его мачте был уже совершенно черным от копоти.