Аксенов - Попов Евгений

Е.П.: Что ж, давай тогда рассуждать уже не про менталитет российского и советского народа, а про Васину идеологию. Если она у него, конечно, имелась. Можно и грубее поставить вопрос, употребив слово «конформизм». С вопросительным знаком. То есть был ли Аксенов конформистом, в чем его неоднократно обвиняли, или он был нонконформистом, в чем его тоже неоднократно обвиняли, но уже с другой стороны. C советской. А про Аксенова-конформиста любили толковать его отдельные недоброжелатели из числа диссидентов таких записных. Да и матушка его, Евгения Семеновна Гинзбург, мы об этом уже вспоминали, как-то намекнула сыну, что он слишком легко, весело и замысловато пишет. Ее-то книга «Крутой маршрут» совершенно, извини за идиотский невольный каламбур, совершенно прямо написана против советской власти. Удивительно, что ей за эту книгу в конечном итоге ничего не было. Ее даже из партии не исключили.

А.К.: Старая она уже была для новых репрессий. Ей было семьдесят два года, когда она умерла в 1977 году.

Е.П.: Стало быть, Вася на пять лет дольше матери прожил. Ему в 2009-м было семьдесят семь.

А.К.: Семьдесят шесть. Полутора месяцев он до двух семерок не дожил.

Е.П.: А сколько было Солженицыну, когда напечатали «Один день Ивана Денисовича»?

А.К.: Ты не поверишь. Сорок четыре года! По нынешним меркам — молодой писатель! Вон Диме Быкову уже сорок три, а Дима по сравнению с нами мальчик, понимаешь?

Е.П.: Даже когда Александра Исаевича выслали из СССР в 1974-м, он был нас с тобой моложе. Пятьдесят пять лет было мужику.

А.К.: Ладно. Продолжаем…

Е.П.: Продолжаем. Может, ее потому не тронули, что она никакого участия в собственно диссидентском движении не принимала. Написала книжку — и все. Я не знаю, я никогда Васю не спрашивал, были ли у нее неприятности.

А.К.: Я даже не уверен, что ее таскали на Лубянку. Хотя никто теперь этого наверняка утверждать не может. А если и вызывали, то легко себе представить следующий диалог: «Ваша книжка проникла на Запад? Вы передавали книжку на Запад?» — «Нет, не передавала». — «Все, до свидания». Вот если бы она устроила кружок по изучению «Крутого маршрута» или начитала бы текст на Би-Би-Си — тогда другое дело. А так — «Я книжку написала, Твардовскому ее в журнал “Новый мир” носила, еще в разные журналы, откуда я могу знать, как она оказалась в Италии?» Я даже не могу сказать, была ли Евгения Семеновна членом Союза писателей…

Е.П.: Вряд ли.

А.К.: Тогда ее и исключать было неоткуда. А в тюрьму сажать писательницу, прославившуюся на весь мир, тоже как-то было… некрасиво.

Е.П.: Из партии ее все же могли попереть. А из Союза писателей хотели гнать старика Домбровского, с которым я дружил, за «Факультет ненужных вещей», напечатанный в Париже, но он их обманул, старый зэк, — взял, да и умер, я как сейчас это помню — похороны его на кладбище в Кузьминках…

А.К.: Подожди, мы что-то совсем от темы отвлеклись.

Е.П.: Нет, не отвлеклись. Мы обсуждаем модуль поведения писателей. Не диссидентов в чистом виде, но инакомыслящих.

А.К.: Тогда давай сформулируем по-другому вопрос: а хотел ли Аксенов быть советским человеком или намеревался войти с советской системой в противостояние? Хотел ли он встроиться в эту систему или, наоборот, совершенно из нее выпасть?

Е.П.: Во-первых, давай определимся с терминологией. Что значит — советский человек? Ты вот можешь мне сказать, что это такое — советский человек? Ну, применительно, допустим, к молодому писателю.

А.К.: Для молодого писателя быть советским человеком — это значит опубликовать книжку в советском издательстве и посредством этой книжки вступить в Союз писателей СССР.

Е.П.: Так.

А.К.: Поехать сначала на две-три декады советской литературы в какой-нибудь там Азербайджан и Таджикистан, потом в Болгарию, а потом, глядишь, и в Хельсинки пустят бороться за мир. Ну, естественно, построить квартиру кооперативную на Красноармейской улице или улице Усиевича. Купить через Литфонд машину без обычной, для всех, очереди: «запорожец», если деньги только от одной книжки, а если подоспела вторая книжечка, то «жигуль», — «Волгу» потому что не по чину пока. И как предел мечтаний — получить для пожизненного проживания дачу в Переделкине. И писать при этом — вот что очень важно, — продолжать при этом писать не постыдно, как те мерзавцы, у которых умный рабочий и кристально чистый парторг перевоспитывают заблуждающегося интеллигента, а прилично писать, почти честно. Но и прямо про зверства большевиков, про душную атмосферу в стране не писать, а так писать, чтоб своим понятно было, а чужие чтоб не прискреблись… Вот я нарисовал, на мой взгляд, портрет советского человека, если этот человек писатель, особенно молодой. Вот что такое советский человек применительно к советскому молодому писателю.