Затяжной поворот: история группы «Машина времени» - Марголис Михаил

Алексей Романов

Расход «машинистов» 79-го года до сих пор не понятен. Я не присутствовал рядом с ними в тот момент, поскольку заканчивал институт, где проучился десять лет, и затем сразу отправился в военные лагеря. Когда вернулся, в мае, ко мне неожиданно явились Кава с Женей и сказали: «Нет ли у тебя песен каких-нибудь? Давай, группу сделаем. Мы ушли из „Машины“». Ну, давайте, раз так, почему нет? Только у нас же, говорю, ни базы, ни инструментов. Правда, у меня дома есть пианино и двенадцатиструнная гитара. Приходите, придумаем какие-нибудь аранжировки. А у Кавы, видимо, уже созрела стратегия: сделать то же самое, что когда-то сделала «Машина»: записать более-менее качественно десяток вещей и на бобинах разбросать по всей стране, по студиям звукозаписи. Японцем, как мне кажется, всегда двигало честолюбие. Понятно, что это свойство любой артистической натуры, но в нем оно было особенно развито. Кава не конфликтный человек, а, скорее, фюрер такой, вождь. Мастер демагогических изысков, обычный московский раздолбай со своими тараканами…

Постепенно я узнал кое-какие версии кризиса «Машины», но, все равно, ситуация казалась странной. Никто ведь не выносил тогда сор из избы, не орал, не жаловался, не происходило никакой дележки денег или чего-то еще… Хотя «Машина» к тому времени уже «чесала» будь здоров. Концертов у группы было очень много. Я постоянно их посещал, и они смотрелись вполне ритуальным действом. Кайфовал не только потому, что «машинисты» уже стали хорошо играть, но и оттого, что звучало все современно. И тусовка вокруг была свежая, не гламурная, а хипповая. Атмосфера царила дружелюбная. Никаких наездов, драк или чего-то подобного на сейшенах не происходило. Максимум, что могло стрястись – вмешательство милиции, но и то редко.

Андрей Макаревич

В ранний период «Машины» у меня наберется до хера дней, проведенных в КПЗ. Нас вязали чуть ли не через раз! Приезжали менты, свинчивали, везли в отделение и уныло пытались выяснить: кто организовал сейшен, кто распространял билеты? Мы отвечали, что не знаем, кто продавал билеты. Нам позвонили, предположим, из общежития, предложили выступить перед студентами, и мы с удовольствием согласились. Выступали задаром, потому что просто очень любим музыку. Иногда нас держали и по двое суток, но потом все равно просто выпускали. Первый раз было страшновато, но потом мы уже поняли: а что они могут нам сделать? Доказать, что концерт был платным, практически нереально. Так что бояться нечего…

Еще одна цитата из записей Бориса Бостона, принадлежащая, полагаю, Сергею Кавагоэ: «Перед самым развалом „Машины Времени“ ее „художественный руководитель“ Мелик-Пашаев осчастливливал каждого участника группы тысячей – полутора тысячами рублей „черного нала“ в месяц. Деньги по тем временам огромные, равные примерно годовой зарплате рядового совслужащего. Сколько оставлял Ованес себе – до сих пор не знает никто, но обижать себя было не в его натуре».

Что-то из этих средств перепадало и поэтичному тусовщику Фаготу, в концовке любительской истории «Машины» подключившемуся к группе для участия в программе «Маленький принц».

Александр «Фагот» Бутузов

В конце 70-х столичные тусовки происходили, в основном, на улице Горького. Там было две точки – одна слегка агрессивная, другая более интеллигентская – кафе «Московское» и «Космос». В «Московском» чаще случались драки, там, грубо говоря, собиралась шпана. А в «Космосе» народ просто сидел, трепался. И с Макаром мы часто там пересекались. Уже после нашего знакомства на сейшене «Аквариума». Мы, собственно, виделись с ним и в институте, и на разных концертах, но в «Космосе» было как-то душевнее.

Однажды я там, пьяненький, подсел к нему и начал читать стихи Галича. Андрей навострил уши как радары и, образно говоря, побледнел и посинел от услышанного. «Это твои?» – спросил он меня. Очень хотелось ответить ему «да». Причем, я такой финт неоднократно проделывал, когда требовалось какую-нибудь чувиху очаровать. Тогда были девушки, которые велись «на Галича». Ну, и общались мы все-таки в определенной среде. Где-нибудь в Коктебеле, на бережку, почитать Галича, обнявшись с девушкой, и заметить ей, что это плоды моих трудных душевных исканий – было очень романтично и эффективно…

Макару я, конечно, сказал, чьи это стихи. Но читал я их, по правде говоря, охуенно. Галич и Маяковский – два поэта, чрезвычайно мне близкие. Я, когда погружаюсь в их поэзию, почти верю, что это написано мной.