Андрей Краско. Непохожий на артиста, больше чем артист - Величко Анна

Фильм был только что снят, и режиссер Саша Рогожкин пригласил меня на просмотр. Картина мне понравилась. Я только сказал: «Андрюш, а пьяного-то ты так и не сыграл. Ведь в той сцене твой персонаж буквально «надирается». Ты смутился, а я тебя успокоил: «Пьяного сыграть непросто… Но ты не расстраивайся!»

Через год в Доме кино, когда фильм вышел уже официально, я посмотрел его повторно и произнес: «Андрюха! Я должен перед тобой извиниться». — «А что случилось?» — «Да ты был прав, сынок. Вас предал генерал (его играл Леша Булдаков), и ты пьешь, но водка тебя не берет. Очень правильно ты сыграл!» — «Да иди ты, — удивился ты и добавил: — А я об этом даже не думал». — «Видишь, я заставил тебя расстроиться тогда, год назад, а получилось, что ты все верно сыграл. Но и я только сейчас это понял». То есть ты, сынок, интуитивно чувствовал, как нужно сыграть. Саша Рогожкин по этому поводу сказал: «А я очень доволен работой Андрея. Мне и не нужно было, чтобы он играл невменяемого пьяного».

Похожая история, сынок, как ты помнишь, случилась у меня с Александром Володиным. Я назвал это «пружиной». Мы часто обсуждали с тобой эту историю.

Володин завел во мне «пружину». Когда я собирался уходить из БДТ, он спросил: «Ваня, говорят, ты собираешься уходить из театра? А куда?» — «Да не знаю, никуда я не готовлюсь». — «Но куда-то ведь хочется?» — «Да хотелось бы в «Современник». — «Да? Так там же у меня все друзья. Давай я тебе протекцию составлю. Там же тебе конкурировать не с кем».

И он это как-то так сказал, что, мне показалось, имел в виду следующее: взять-то меня возьмут, но… Я покраснел, а Володин, видимо, списал это на мою стеснительность. А на самом деле я в это время разозлился до необычайности: «Ах вот ты как, гениальный драматург, про меня мыслишь — думаешь, я бездарный артист? Ну уж нет! Я докажу, что чего-то стою!» Года за два до его смерти я открыл ему эту тайну. (Мы, кстати, Андрюша, ехали тогда в твоей машине — ты вез нас на могилку к Паше Луспекаеву.)

«Дядя Саша, а знаешь, какую ты во мне «пружину» завел тогда?» — «Миленький, ты что, господи! Вань, да я не хотел тебя обидеть! Прости, ради бога!» — «Какая там обида, — наоборот, я тебе благодарен по гроб жизни! Ты же меня так завел, я тебе столько лет доказывал, как ты тогда был не прав!»

— «Да ты что? А я-то и не думал…»

Вот если бы все педагоги умели заводить в своих учениках такие «пружины»! Я считаю, сынок, что в тебе смог завести такую пружину, и ты был со мной согласен. В чем-то я был для тебя авторитетом. Во всяком случае, мои роли ты очень любил. «Продавец дождя», «Принц и нищий», «Люди и мыши» — ты смотрел эти спектакли много раз, так они тебе нравились.

Но если у меня в детстве необоснованное желание стать артистом переросло в неудержимое, то ты видимого желания не проявлял.

Неожиданно для всех нас — для мамы, для меня — ты заявил, что хочешь поступать в театральный вуз. До этого твое отношение к театру было несколько ироничным. Помнишь, как лет в девять ты по моей просьбе посмотрел по телевизору спектакль с моим участием. В то время передачи транслировались в прямом эфире, а не в записи. Я играл главную роль — учителя рисования — в спектакле по повести Виктора Голявкина «Рисунки на асфальте». Голявкин, кстати, тебе очень нравился. Материал добрый, человечный: старый учитель рисования, фронтовик, перенесший тяжелое ранение, работает в школе. Он любит детей, и у него самого несколько ребятишек. Учитель посвящает себя работе, и однажды у него не выдерживает сердце… Когда я, вернувшись домой, спросил тебя, понравился ли тебе спектакль, ты ответил, что понравился. Но я же вижу, с какой интонацией ты это произнес. «Андрюша, тут что-то не так. Думаешь одно, а говоришь совсем другое. В чем дело?» Тебе вообще в детстве была свойственна некая минорная тональность. И тут ты меня, как говорится, уложил — ты сказал: «Да работа у тебя смешная. Умер, а сам домой пришел». Вот такое нигилистическое отношение к актерскому мастерству не предвещало, что в конце десятого класса ты обнаружишь желание стать актером. Это было неожиданно, и я обрадовался, что ты хочешь идти по моим стопам. Я спросил тебя, знаешь ли ты, что нужно будет прочесть перед приемной комиссией басню, стихотворение и прозаический отрывок. Ты спокойно ответил: «Знаю. Проза у меня уже выбрана». — «Что именно?» — «Андрей Платонов. «Сокровенный человек». — «Ну, Андрюша, уже за один выбор пятерка, — воодушевился я, — материал достойный». Мы с тобой разобрали несколько предложений, ты и так прекрасно все понимал, много читал, да и мама у тебя филолог. «Ну что, — говорю я, — выучишь наизусть отрывок. Сколько тебе нужно? Дня три хватит?» — «Хватит, па. Ну что там учить». Когда дня через четыре ты снова взял в руки книжку и начал читать с листа, я взбесился. «Ты не удосужился выучить наизусть, бездарь! Я отказываюсь с тобой заниматься, артиста из тебя не выйдет. В нашем деле, голубчик, нужен фанатизм». Мама, конечно, встала на защиту: «Как ты разговариваешь с ребенком?! Разве так можно?!» — «А вот так и разговариваю! Беспощадно. Никакого толку из него не выйдет!» Думаю, ты на меня тогда очень обиделся. Возможно, мне не стоило так резко себя вести. Однако ты не передумал поступать и настаивал на своем решении. Твоя мать просила меня как-нибудь посодействовать, хотя бы узнать, кто принимает экзамены и т. д., но я отказался это делать. Ты должен был сам всего добиваться. В искусстве нельзя жить по блату!