Александр II. Жизнь и смерть - Радзинский Эдвард

Все ее интересы — двор, интриги и злой язык. Она — истинный мастер придворной школы злословия. «Она умеет так похвалить, что сам черт радуется этим похвалам». Как и положено мастеру придворной интриги, она — прекрасная актриса. И когда у нее все случилось с государем, она решила тотчас объявить двору о своем новом завидном положении. И сыграла блистательно!

Императрица сидела, окруженная фрейлинами, листала «Словарь по истории и географии». Вошел государь, и Александра Долгорукая тотчас упала в обморок. Государь торопливо бросился ей помогать. А у нее на лице — ни кровинки, пульс слабый. Так что государь в испуге слишком долго продолжал держать ее в объятиях. Но императрица была на высоте — преспокойно продолжала листать «Словарь по истории и географии».

Императрица стоически перенесла эту связь. И оказалась права. Как бывало до того, страсть Александра угасла, и фрейлину ждала отставка. Как и было положено, император устроил ее брак со своим генерал-адъютантом и написал ей то галантное письмо, которое она хотела получить. «Моя душевная рана долго не зарубцуется, и мое бедное сердце, которое вы читали, как детскую книгу, долго будет страдать. Прощайте навсегда».

Наш опытный Дон-Жуан соблюдал банальное правило: если хочешь без последствий оставить опасную женщину, надо дать ей возможность считать, что бросила тебя она сама.

Однако в 1865 году императрица обеспокоилась. Она почувствовала, что с Сашей происходит что-то необыкновенное. В этот раз, как обычно, новая влюбленность была у него на лице. Но никто точно не знал — кто она. Доходили странные слухи о какой-то воспитаннице Смольного института, с которой он гуляет в Летнем саду. Но это было смешно. Платоническая любовь — не для Романовых.Тем более что из окна ее Золотой гостиной было видно, как некую неизвестную в экипаже подвозили ко дворцу. И в мемориальном кабинете Николая I, где он умер, загорался свет. Видно, там все и происходило, оскорбляя тень умершего отца.

«МНОГО АМБИЦИИ, НО МАЛО АМУНИЦИИ»

Меж тем наступил новый, 1866 год. 11 лет продолжается его царствование.

И появилось поколение, не помнящее времени его отца — времени страха. Вместо Чернышевского, Серно-Соловьевича и прочих арестованных, высланных или уехавших за границу зрелых людей, возглавлять эту новую молодежь пришли крутые сверстники — недоучившиеся гимназисты и студенты. Их закружил, опьянил, обезумел дух свободы, и они жаждут политической деятельности...

«Что ему книга последняя скажет, то ему на душу поверху ляжет», написал о русском юношестве Некрасов.

В это время в молодежной среде ходит множество запрещенных книг и сумасшедших идей. Самые крутые молодые люди презирают поколение вчерашних либералов и даже вчерашнего кумира радикальной России Александра Герцена... С ненавистью молодых к старикам они называют их не иначе, как «соглашателями», «важными господами, которые, при всей своей эрудиции и революционных фразах, бессильны порвать со старым порядком». Ибо старики верят в реформы. Но верить следует только вреволюгщю, которая непременно и скоро разразится в России. Нужен только очень сильный внешний толчок. Таким толчком может и должно стать убийство царя. Эта вера пройдет через все революционное движение второй половины XIX века.

Жалок был интеллект русских якобинцев.

Как напишет печально Достоевский: «Французская революция случилась... после Корнеля и Вольтера на плечах Мирабо, Бонапарта, Дантона, энциклопедистов. А у нас (весь комплекс знаний. — Э.Р.) — это энциклопедия Брокгауза и Ефрона. У нас экспроприаторы, убийцы, бомбоносцы — это бездарные литераторы, студенты, не кончившие курса, адвокаты без процессов, артисты без таланта, ученые без науки. Люди с огромными амбициями и малыми талантами. «Много амбиции, но мало амуниции».

АД

В это время из Пензы в Москву приехал недоучившийся гимназист Николай Ишутин. Он поступил вольнослушателем в Московский университет.

Сын бедного купца (всегда в одной синей рубашке и в поношенных брюках, вдетых в болотные сапоги) был наделен болезненным честолюбием. Он жаждет управлять сверстниками. Пусть у него нищая одежда, зато он привез с собой из тихой провинциальной Пензы много новых идей. И главную — о скорой революции. О ней юный Ишутин прочел в запрещенных книгах. И бедняк захотел ее возглавить.

«Он старался казаться мрачным и озлобленным ненавистником, как и положено суровому революционеру, — писала современница. — А в сущности это был завистник, скудно одаренный, но страстно мечтавший о популярности в Петербурге. Основную группу московских бунтовщиков-студентов во главе с Заичневским отправили на каторгу, и Ишутин подхватил упавшее знамя».

В Сытинском тупике в Москве стоял большой доходный дом. Он состоял из крохотных квартир-клеток, которые хозяин сдавал студентам. Дом постепенно стал как бы огромным общежитием бедных студентов. Здесь Ишутин легко отыскивал желавших стать будущими Робеспьерами. Так организовался его кружок.

Сначала ишутинцы решили осуществить социалистические идеи Фурье: создать вместе с рабочими коммуну - переплетную мастерскую без кровопийц-посредников и делить поровну заработанное. Но в мастерской, к сожалению, надо было работать. И, как справедливо говорил Достоевский: «Работать у нас в России кому ж охота». Так что от трудов по Фурье перешли к делам более увлекательным.

Внутри своего кружка Ишутин образовал ядро под названием «Организация», состоящее в основном из провинциалов. Целью этого подпольного кружка стало не больше-не меньше построение социализма в России.

Ишутин объявил участникам кружка, что их «Организация» является частью некоего «Европейского революционного комитета», готовящего революцию во всем мире.

Как он и предполагал, этот миф вызывал восторженный трепет у участников. И главное, страх и повиновение ему — Ишутину. Он был первый, сделавший опасную ложь важной частью революционного дела.

Вскоре внутри «Организации» Ишутин создает законспирированную группу под названием «Ад» — из самых доверенных студентов. Для убийства главного виновника отсутствия социализма в России — царя. Убийство царя должно было стать сигналом для великого социального переворота. Тотчас должны будут восстать крестьяне. И далее должен был начаться общий великий бунт, который обратит в прах существующий строй! Вот что обсуждалось теперь в Сытинском тупике во время бесконечных студенческих чаепитий с сахаром в прикуску, калачами и дешевой колбасой.

Теперь каждый из членов «Ада» должен был рассматривать себя как обреченного человека, отрезанного от обычного общества и полностью посвятившего себя революции. Они становились людьми «Ада», ибо не должны были бояться самых страшных и грязных методов, если они служат революции.

Для назидания вновь вступивших Ишутин рассказывал, как кодга из членов «Организации» совершил отравление собственного отца и полученное наследство отдал на революционное дело.

Все эти методы вскоре повторит самый крутой русский революционер — предтеча большевиков Сергей Нечаев.

Здесь опять возникает уже хорошо знакомая нам загадка.

Е. Козлинина в своих «Записках старейшей русской журналистки за полвека» пишет, что в это время «многие знали о существовании "Ада", но относились к этому, как к болтовне молодых людей». Но если «знали многие», то почему не знало об «Аде» всезнающее Третье отделение? Ведь после студенческих волнений, особенно жарких в Петербурге и Москве, оно внимательно следило за студентами. И, конечно же, должно было иметь агентов в этом опасном студенческом муравейнике. И, конечно же, обязано было со всей серьезностью отнестись к «болтовне» об убийстве царя!

Ничего этого почему-то не произошло. И случилось то, что должно было случиться.

Членом «Ада» был двоюродный брат Ишутина - Дмитрий Каракозов.

Сын обедневшего дворянина, всегда молчаливый Каракозов — опаснейший и очень наш тип. Такие молчат, пока другие спорят. Но внимательно слушают. И пока товарищи шумели и тешили себя опасными фантазиями, в голове религиозного юноши уже созрела идея самопожертвования. Если царь мешает социализму, который принесет счастье его родине, царя, действительно, надо убить. Он уже отлично понял: его товарищи только болтают. Значит, придется убивать самому.

Так появилось решение. И, ничего не сказав товарищам, Каракозов выезжает в Петербург.

КАРАКОЗОВ — ПЕРВАЯ КРОВЬ

Это случилось 4 апреля 1866 года.

В тот день государь, как всегда, днем гулял в Летнем саду. На этот раз — с детьми свой сестры — Николаем (Колей) и Машей Лейхтенберскими.