Письма из Лондона - Барнс Джулиан

Политики могут быть очень бесцеремонными и орать как резаные, когда они чуют голоса на выборах; истина в случае Рушди — или по крайней мере истина в том виде, как ее представляло большинство британских политиков — была в том, что, открыто поддерживая его, мало что можно было выиграть и много — потерять. Эта подлая логика, по-видимому, состояла в том, что, тогда как люди, в принципе сочувствующие Рушди, голосуют скорее по более широким вопросам, выбор его ненавистников из мусульманской общины будет обусловлен вопросом одним-единственным. Таким образом, между лейбористами и консерваторами возникла перекрестная межпартийная поддержка в пользу апатичного отношения к делу. Более надежную помощь Рушди получал от Падди Эшдауна, лидера либеральных демократов, чьи места были скорее в тех частях страны, где не было цветного населения.

Второй альтернативный сюжет — вообразить, что этот случай произошел в какой-то другой стране. Когда я изложил свою гипотезу самому Рушди, он ответил, что в другой стране его скорее всего сейчас уже не было бы в живых. Однако ж поучительно было бы сравнить английский подход с французским. Близкой аналогии случаю Рушди нет, но мы могли бы вспомнить эпоху, когда де Голь вытащил Режи Дебре из южно-американской тюрьмы. Несмотря на глубокую политическую антипатию между этими двумя людьми, точка зрения президента состояла в том, что первостепенным фактором было их общее французское происхождение. Французы склонны, с одной стороны, придерживаться базовых гуманитарных принципов и, с другой, на практике эффективно достигать освобождения заложников и псевдозаложников. (Французские граждане были первыми, кого освободили в Багдаде во время Войны в Заливе, при этом Париж, как водится, утверждал, что никаких сделок не было.) Англичане, поджимая губы, называют это лицемерием; но ответ представителя Air France на вопрос про запрет British Airways прозвучал ужасно освежающе: он сказал, что компания уважает французские традиции поддержки прав человека, что означает, что они перевозят пассажиров без дискриминации. «Если мистер Рушди изъявит желание путешествовать на Air France, ему не будет отказано».

Опять же, в начале 1989 года, когда британские и французские мусульмане митинговали на улицах Лондона и Парижа, французский премьер-министр Мишель Рокар наложил прямое ограничение на характер протеста: «Любые дальнейшие призывы к насилию или убийству приведут к немедленному уголовному преследованию». В Британии ни полиция, ни директор государственного обвинения^[175], ни Кабинет явно не заметили, что в нескольких крупных городах в открытую подстрекают к убийству. Это значит, что были проигнорированы аудиозаписи выступлений мусульманскихлидеров, видео - и фотоматериалы с участниками уличных демонстраций. Вот, к примеру, два британских мусульманина в Дерби с транспарантами «Рушди должен умереть» в руках; вот пикетчик в Слау с не являющимся юридическим доказательством портретом, украшенным надписью «Собаке — собачья смерть»; вот прыткий молодчик при воротничке и галстуке красуется на Парламент-сквер, под статуей Черчилля, с плакатом «Смерть Рушди». (Дополнительный иронический штришок состоит в том, что Черчилль был награжден Нобелевской премией… по литературе.) Представьте, если б один из этих плакатов гласил «Смерть Тэтчер» и им размахивал бы ирландцец: уж наверно, кое-какие незначительные действия были бы предприняты. Так что же происходило? К апатичному прагматизму подмешивалась малая толика расизма шиворот-навыворот: пусть у британцев индийского субконтинентального происхождения будет ручеек уличной демократии, пусть «.они» порезвятся, как это у «них», легковозбудимых, принято, отведут душу. Как бы то ни было, нам не следует провоцировать ихдома — мы видели, каклегковоспламенимыони могутбыть за границей.

Отношение белых британцев к британцам с другим цветом кожи в лучшем случае изменчивое (замечательно, если вы олимпийский чемпион, чуть хуже, если вас остановила полиция и у вас нет при себе вашей золотой медали). Жертвой этого непостоянства, свойственного определенным кругам, несомненно, стал Рушди. Когда вопрос запутанный и явного решения не находится, велик соблазн упростить его. Что может быть более простого, чем вернуть писателя «к своим»? Об истории, стоящей за этой историей, можно рассказать так: умный индийский мальчик, английская частная школа (ненавидел ее, ну так а кто ее любит; закалка характера в любом случае), Кэмбридж, рекламный бизнес, бумагомарание, Букеровская премия, слава, деньги: наш. Затем публичная фигура со своими мнениями (враждебными, черт бы их драл) насчет правительства, неблагодарный за те привилегии, которые мы ему предоставили, поцапался не только с нами, но и со своим собственным народом, на этот раз перегнул палку, а самому надо было головой думать, в книжке в любом случае черт ногу сломит: не наш. Да, придется защищать его от горячих голов, убийц и прочих «понаехавших» в целом, но чего нам дался этот ислам в конце-то концов, наша-то хата с краю? В любом случае разве он не доказал, что мы правы, сперва приняв ислам, а затем назвав все это дело «семейной ссорой»? Согласно этой цепочке «умозаключений», Рушди, уже осужденный на Востоке как расистский колониалистский провокатор ЦРУ, испорченный западными ценностями, еще раз переметнулся на сторону Запада в игре «держи бомбу». Нет уж, белым его никак не назовешь, ни в каком смысле.