Стальной царь - Муркок Майкл

– Военного?

– Я был солдатом. Но в конце концов я пришел к заключению, что человечество, оказавшись в стабильном состоянии, само находит для себя источники напряженности. Эта напряженность делает нас теми, кто мы есть, и часто приводит к войнам. Чем больше наши достижения, тем ужаснее наше оружие.

– О, с последней мыслью я полностью согласен, – он вздохнул. – Но вы не думаете, что для человечества возможно принять эту напряженность и создать определенную гармонию между противоположными полюсами? Так возникает музыка.

– Мой опыт учит меня иному. Разумеется, мои надежды, вопреки моему опыту, развиваются в этом направлении. Однако мало смысла в подобной дискуссии, поскольку мир находится в ужасающем состоянии. Этот отвратительный Армагеддон закончится, вероятно, только тогда, когда с неба упадет последний военный корабль.

– Так вы действительно считаете это Армагеддоном?

Я не мог сказать ему того, что знал: что я уже пережил три альтернативные версии нашего мира и в каждом из них становился свидетелем чудовищного уничтожения цивилизации; что лично я несу ответственность по меньшей мере за одну из этих войн. Я только пожал плечами:

– Вероятно, нет. Может быть, когда-нибудь наступит мир. Русские и японцы вечно вцепляются друг другу в волосы. Вот чего я не могу понять: как это Великобритании не удалось остановить все это и почему япошки с такой лютой злобой обернулись против нас?

– Я это знаю, – сказал он.

Я коснулся его руки:

– Вы знаете? Или в вас опять говорит опиум? Я тоже принимал опиум, Демпси. И тогда выглядел не лучше вашего. Вы можете в это поверить?

– Я так и думал. Но почему?

– Я был соучастником преступления, – сказал я. – Одного чудовищного преступления. А потом… – я споткнулся посреди фразы. – Потом я утратил равновесие.

– Но обрели его снова?

– Я до сих пор его не обрел, но решил, что сделаю все, что смогу. Я стал неплохим воздухоплавателем.

Я люблю воздушные корабли. Ничто не может сравниться с ощущением, какое испытываешь у штурвала.

– Знаю, – сказал он. – Конечно, я это знаю. Но я никогда больше не смогу взлететь.

– Что-нибудь случилось? Несчастье?

Жалобный смешок вырвался из его горла.

– Можно назвать это и так, – он пошарил в кармане, вытащил что-то и положил рядом с собой на кровати. Шприц. – Эта штука, в противоположность опиуму, рождает желание говорить, – из другого кармана он извлек пригоршню ампул и аккуратно положил их рядом со шприцем.

Я встал:

– Я же не могу допустить…

В его глазах застыло отчаяние.

– Вы не можете? – слова прозвучали многозначительно и заставили меня замолчать. Пожав плечами, я снова уселся.

Он накрыл ладонью шприц и ампулы и мрачно посмотрел на меня:

– У вас нет выбора. У меня нет выбора. Времена, когда мы свободно принимали решения, прошли, Бастэйбл. Что касается меня, то я убью себя тем или иным способом. И вы это должны принять как должное. И было бы лучше, если бы вы предоставили мне самому решать, как это сделать.

– Я знаю то состояние души, в котором вы сейчас находитесь, дорогой мой. Когда-то я сам был в подобной же ситуации. И уверен, что имел все основания для этого. Но вы видите, что я жив. Я преодолел жажду самоубийства.

– Ну, а я нет, – но он еще колебался. – Я хотел поговорить с вами, Бастэйбл.

– Так говорите.

– Не могу без этой штуки.

Я снова пожал плечами. Но я знал, что такое – тащить на своих плечах невыразимо тяжелый груз вины.

– Тогда примите немного, – предложил я. – Только самую малость. И говорите. Но не пытайтесь убить себя. По крайней мере до того, как поведаете мне свою тайну.

Он содрогнулся:

– «Поведаете»! Что за слово. Вы прямо как пастор.

– Только товарищ по несчастью.

– Да вы всезнайка, Бастэйбл.

– Это я сам себе частенько говорю.

– Но вы порядочный человек. И не судите людей скоропалительно. Только себя самого. Я прав?

– Я часто испытываю страх.

– Вы никак не связаны с социализмом? По крайней мере, если вы и социалист, то не моего пошиба.

– А какого вы пошиба?

– Ну, Кропоткин называет это анархизмом. Общественное мнение придало этому слову совершенно искаженное значение.

– Следовательно, вы «бомбист»? Террорист? Мечете бомбы в своих политических противников?

Он снова начал дрожать. Он попытался говорить, но не смог вымолвить ни слова. По чистой случайности я грубо коснулся его больного места.