Скорпион в янтаре. Том 2. Криптократы - Звягинцев Василий

— Если под «нами» вы понимаете абвер, то мы в подобном заинтересованы еще меньше вас. Сейчас сложилась ситуация, позволяющая нашим странам выйти из многолетнего стратегического тупика. Есть о чем договариваться на очень хорошей основе. Адмирал это понимает лучше высшего руководства. Поэтому мы, узнав о готовящемся, сочли необходимым вмешаться. Тщательно отслеживая обстановку, обратили внимание и на вас. Приняли за организатора, уж больно колоритная фигура. Немножко ошиблись, но такое бывает. В любом случае рад, что мы встретились и разговариваем, как союзники. Согласны?

— Согласен, — ответил Буданцев. — Теперь мне нужно встретиться со своим резидентом, доложить, обсудить. Я не хотел вас заранее расстраивать, но если через двадцать минут я не выйду из вашего дома своими ногами и в добром здравии, он будет подвергнут штурму со всеми вытекающими последствиями. Ваши люди, кажется, не заметили, но от места инцидента до ворот машину сопровождали два моих мотоциклиста. Сейчас к бою готово достаточное количество опытных офицеров. Испанскую полицию и штурмгвардию не заинтересует разгром гнезда вражеской разведки. Теперь это входит в компетенцию Главного военного советника СССР. Нам — очень на руку.

Готлиб посмотрел на часы.

— Успеете. Конфликтовать мы не собираемся. Пусть завтра утром приезжает ваш резидент, сообщит свое решение. Потом вместе можем обратиться прямо к господину Шестакову. Время не ждет. Я знаю совершенно точно, что в течение ближайших трех суток русская миссия будет уничтожена. С вашим участием или без такового…

— Но кем же, кем? У вас настолько мощный аппарат, и вы не знаете?

— Увы, дорогой друг…

Немец налил еще по рюмке:

— На прощание и за успех.

Выпил, в очередной раз подтвердив предположение Буданцева, что в русской армии при царе он все-таки служил. Движение руки было уж очень характерное.

— Не хочу показаться идиотом, но… Вы были моей последней надеждой. Хоть что-то осмысленное оставалось в этой жизни. Если вы тоже на нашей стороне, остается поверить в сверхъестественное…

— Зачем так мрачно? Вы, немцы, издавна склонны к мистике и метафизике. Рационализм вам приписывают лишь ничего не понимающие в тонкостях духа англосаксы….

А сам вдруг с пронзительной остротой вспомнил свои чувства при виде стремительно гниющих покойников и разговор со священником в храме.

— Идите, Иван, — сказал Готлиб. — Надеюсь, завтра мы встретимся не позднее девяти утра. Если за остаток ночи не случится ничего экстраординарного.

Буданцев кивнул и направился к двери. Вот уже и за резидента признали, без всяких с его стороны усилий и намеков.

— Человека Александра мы вызвать успеем, — ответил Антон на предложение Замка. — Он сейчас занят делом, которое хочет довести до конца. Если не сделает, у него будут сложности там, в Москве…

Антон почувствовал, что, как только Замок принял его, объявил, что их отношения переходят в какую-то новую форму, он и сам стал другим. Не только прежним, как в лучшие свои времена, чем-то большим. Стряхнул с себя последние лохмотья прежней сущности, рабской фактически, пусть и пытался форзейль держаться сколь возможно независимо, даже и с собственным начальством. Но еще не превратился в человека типа Шульгина, Новикова или Воронцова. Не хватало должной степени раскованности духа, о чем мельком заметил Андрей: «На кандидата в Держатели ты пока не тянешь. Слишком на предыдущей роли зациклился». Был прав, получается.

— Уже некогда думать о таких мелочах, — рассудительно ответил Замок. — Как ты не поймешь, все, что вы начали делать и до сих пытаетесь продолжать, обратилось в свою противоположность. Тебе не хватило трех лет «просветления»? О чем, интересно, ты там размышлял в такой уютной обстановке?

— Издеваешься?

— Нет, что ты! Просто ты сказал, что мы с тобой теперь «друзья», а друзья-люди разговаривали между собой именно так. Они не стеснялись шутить и задавать вопросы, которые кто-то другой мог посчитать неуместными, даже обидными.

Антон засмеялся, легко, без внутреннего напряжения.

— Хорошие примеры для подражания ты себе выбрал…

— Есть лучше? Назови. Я думал, если ты привел сюда тех, они самые лучшие…

— Наверное, так и есть, — согласился Антон. — Что касается «просветления», так его лучше назвать «затемнением». Размышлять с пользой можно, если есть перспектива как-то использовать результат. Хотя бы для побега, для жизни после освобождения, для передачи плодов размышлений другим людям, пусть таким же узникам. Нам разрешалось писать «мемуары», но заведомо было сказано, что их прочитает лишь один «посвященный», после твоей смерти. Извлечет полезное, если оно там окажется, остальное уйдет в недоступные никому архивы. Правда — великолепная перспектива? — Гордый форзейль попытался рассмеяться, но смех перешел в кашель, сопровождаемый горловыми спазмами. — У меня не было ни одного варианта. Даже надежды на революцию, сокрушающую стены темниц, или на помилование. Потому я пил синтанг, перебирал в памяти прошлую жизнь, фиксируя внимание на ошибках и упущенных возможностях, «горько каялся и горько слезы лил», как писал Пушкин. Постепенно превращался в растение…

— Да, тяжело, — посочувствовал Замок. — Лучше бы ты сразу взбунтовался, отказался покидать Землю и договорился со мной…

— Будешь мне доказывать, что послушался бы тогда моего приказа, а не чужого?

— Не буду, не уверен, — честно ответил голос.

— Значит, оставим эту тему. Навсегда или до лучших времен. Сейчас есть вещи поважнее. Мы вступаем в войну, вот и давай жить по принципу: «Все для фронта, все для победы». Сначала — определимся с диспозицией. Ты уверен, что у нас с тобой здесь по-прежнему нулевое время?

— У нас теперь всегда будет, как прежде. Время — нулевое, выходы — в любую нужную точку. Принимай решения, отдавай команды, остальное — мое дело. Александр, проникнув в Сеть, думал, что просто изолирует от нее свой веер реальностей. — Антону показалось, что в голосе прозвучали нотки, не свойственные предполагаемому возрасту его обладателя. Тысячелетнему, если не больше. Словно у пацана, который знает что-то интересное и интригует слушателей, но неумело.

— На самом же деле по моей «подсказке» он сделал нечто другое. Отключил меня, как один из «Узлов», от общей схемы. Теперь я полностью независим. Никто со мной не может соединиться, если полностью не перемонтирует основы так называемого «мироздания». Интересно, правда?

— Кто бы спорил. — Антон сразу понял смысл сказанного. Почти то же самое, что случилось после нейтрализации аггрианской Базы, но еще радикальнее. Швартовы обрублены, корабль выносит в открытое море. Свобода — да, свобода. Нет начальников, нет приказов. Но и возможности связаться с «берегом», надежд когда-нибудь вернуться обратно — тоже нет. А что там делать, на покинутом «берегу»? Будем искать «новые земли». — Если так, то спешить некуда. Будем оценивать обстановку и соображать…

Он встал из-за стола, подошел к окну, из которого был виден океан, и как только приоткрыл створку, соленый ветер заполоскал шторы, вытягивая их горизонтально, вскидывая к самому потолку.

Хорошо. Все складывается хорошо. Для него лично. Теперь есть где укрыться от треволнений мира, откуда снова можно руководить им совершенно так же, как это делалось раньше. Был бы смысл. А его нет.

С Замком он теперь мог говорить, вслух или мысленно, с любого места, не только из-за пульта.

— Можешь найти мне прежнее тело? — спросил он просто так, думая совершенно о другом.

— Прямо сейчас? Ты его получишь. Только сначала Александр должен занять свое…

Интересно, почему Замок называет своего любимца полным именем? Всегда он был то Сашкой, то Шульгиным, моментами — Александром Ивановичем, если требовалась официальность. Наверное, таким образом подчеркивается какая-то разница. Антону стало обидно.

— Это важно — чтобы он занял его?

— Достаточно важно. Его шансы выжить значительно возрастут. Тому человеку, в ком он сейчас находится, тоже будет лучше. Ему будут угрожать только люди…

Антону надоели разговоры вокруг да около. Складывалось впечатление, что Замок то ли до сих пор не решается перейти к полной откровенности, то ли опасается произносить некоторые вещи вслух.

— Давай говори напрямую. С телом я могу и потерпеть. Но ты все же объясни, что за страшная опасность нам угрожает, если ее боишься даже ты.

— Я — не боюсь. Меня взять штурмом и уничтожить невозможно. Мне просто не хочется остаться островом в океане зла…

— Ох, как возвышенно, друг мой! Я готов поверить, что ты проникся идеями древних земных философов. Не побывали здесь до меня Сократ с Платоном? Старик Конфуций? Заратустра? Или ты сам придумал их от скуки? Пока меня не прислали сюда на должность коменданта? Что ты можешь знать о проблеме добра и зла, если такой проблемы вообще не существует? Ты хоть раз за свое существование встречался с чем-то, подходящим под эти дефиниции? Убить кого-то — добро одному, зло для многих. Наоборот — то же самое. Заточить меня в безвыходную тюрьму было сочтено благом для Ста миров! Как в этом усомниться?