Бульдоги под ковром - Звягинцев Василий

— Неужели же Черненко до такого довел? Или когда помер — а вид у него оптимизма не внушал — какой-нибудь наш Дубчек власть захватил?

— Почему Дубчек? Может, сразу Бонапарт? И по срокам похоже, сколько у них там прошло от революции до реставрации? Большевики, между прочим, всегда себя с французами любили сравнивать… — высказал предположение Шульгин.

— Только раньше считалось, что один раз Бонапарт уже был. Сталина имею в виду, — продолжил его мысль Новиков.

— В общем, как у евреев с христианами — одни говорят, что мессия когда-то придет, а другие — что уже был…

— Ну ладно, отвлеклись вы, — совсем спокойным голосом сказал Левашов, — а я хочу ясности окончательной. Понятно, что я в полном одиночестве. Драться с вами, конечно, не стану. Решили — так делайте. Только одно меня и утешает, что деваться нам друг от друга некуда, а на подлости никто из нас не способен. Примем пока, что я дурак, а вы умные… Но каким образом вы все это мыслите? Как вы туда вклиниться думаете, под какой маркой белых поддерживать и чем именно им сейчас помочь возможно? Антанта и так все, что нужно, давала, а красные за месяц Крым взяли, ничего Врангель сделать не смог. Вы ему что — танковую дивизию подбросите? Или авиацию современную? Туман тут для меня. Вот растолкуйте, а тогда и видно будет… Я ведь, Саш, к твоим словам серьезно отнесся, если что — на самом деле к красным перейду…

— Вот это разговор! — обрадовался Сашка. — Тут я с полным удовольствием. План у нас, как и все остальное, впрочем, прост до гениальности. А вдобавок — тебе Андрей намекал уже, но не слишком подробно — имеются у нас сверхчувственные способности. У всех поодиночке, а уж вместе — тем более. У тебя вот — иначе как бы ты свою машинку выдумал? А вот просто захотел особым образом — и все. Получилось. Аггров мы так и победили, по принципу: «Хотеть — значит мочь!» Сильное желание деформировало реальность как раз настолько, что победа осталась за нами, и без особого нарушения внешнего правдоподобия. Отчего и вся Галактика всполошилась: поумнеют, мол, еще чуток эти ребята, осознают себя в полной мере, и всю мировую реальность — к ногтю!

«Да текут дни по желанию моему», — гениально угадано древними. Может, и текли у того, кто перстень с такой надписью носил.

Вот пришельцы и напугались, что из-за нас для всех прочих хозяев жизни в ней места не останется. Или придется им дальше существовать по нашим правилам.

— Ладно, разговорился, — пресек его красноречие Новиков. — Это пока только так, мечтания… А вот давай Олегу ближнюю задачу обрисуем. Какие легенды изобрели и кому какие роли отводятся. И вместе поупражняемся в мозговом штурме. До Стамбула три дня ходу осталось, а у нас все сырое еще…

— А кто ж нас гонит? — забыв о сомнениях, включился в привычное занятие Левашов. И всегда он в конце концов поддерживал выдумки друзей и умел вносить в них свою долю здравомыслия и математического расчета. — Если времени не хватит, вполне можем на островах архипелага отстояться, все до тонкостей просчитать и подготовить. Давайте излагайте…

…Капитан Басманов с утра бродил по центральным улицам Перы, европейской части Константинополя, он же Стамбул, в тщетных попытках изыскать себе хоть какое-нибудь занятие. Занятий же, не только способных принести некоторую прибыль, но и просто скрасить скуку, не находилось. Как обычно. С полчаса он потолкался у ворот российского посольства, присматриваясь, не попадется ли кто знакомый среди сотен беженцев, ежедневно приходящих сюда в слабой надежде на вспомоществование, чтобы узнать о шансах на выезд в Европу или так же, как капитан, встретить знакомых или родственников. Вдруг еще кому-то удалось выбраться из красной России.

Устав от шума, слез и никчемных разговоров, вращавшихся вокруг одних и тех же надоевших тем, он медленно пошел в сторону Токатлиана, потом вернулся обратно по другой стороне улицы.

Цель-то у него была, только он старался сам себе в ней не признаваться. Басманов в глубине души надеялся на внезапную встречу с кем-либо из бывших сослуживцев, более удачливых, чем он, или, чем черт не шутит, старых петербургских приятелей, у кого не стыдно перехватить несколько лир, а там, глядишь, сговориться и о чем-то более основательном. Дело в том, что капитал его составлял на данный момент ровно лиру с четвертью, а после того как на прошлой неделе были проданы часы, продавать было уже совершенно нечего. Из имевшегося при нем в момент посадки на пароход в Новороссийске у капитана сохранилось только то, что было на нем надето.

Довольно еще новый китель с почти незаметными следами от погон, хорошие синие бриджи, старательно вычищенные щеткой со следами гуталина сапоги, сшитые зимой на заказ в Екатеринославе.

Так что выглядел Басманов вполне прилично и способен был внушать доверие. Отчего и не продал до сих пор обмундирование, хотя владелец столовой, где он постоянно ужинал на двадцать пять пиастров, не раз уже предлагал только за сапоги целых пять лир.

Но тогда он сразу превратился бы из уважающего себя офицера гвардейской конной артиллерии, кавалера пяти орденов и первопроходника в обыкновенного горьковского босяка.

Тут стоит только начать. Без сапог смешно будут выглядеть и китель, и бриджи, потом их придется сменить на какое-нибудь тряпье, и дорога только одна — в порт, таскать мешки с углем.

Капитан еще не знал, что так оно и будет с большинством подобных ему эвакуантов, особенно, когда через четыре месяца хлынет сюда последняя, полумиллионная крымская волна беженцев. Тогда и самая грязная работа покажется счастьем. Но пока Басманов еще надеялся. На то, что Слащев удержит Крым, что начнется, дай бог, новое наступление, что помогут наконец по-настоящему союзники.

Если бы не отчаянные арьергардные бои под Абинской, где он потерял свою батарею и чудом сумел попасть на последний пароход, Басманов скорее всего продолжал бы воевать на Каховском плацдарме или где-нибудь еще, а может, и не жил бы уже, но раз вышло так, как вышло, возвращаться опять на фронт он не очень хотел. Не исключая, впрочем, такой возможности окончательно. Были уже предложения, от ответов на которые он пока под разными предлогами уклонялся.

Солнце показало, что наступил полдень. Сильно хотелось есть, однако Басманов сдерживал себя. Если потерпеть до вечера, то на сэкономленные пиастры можно будет позволить себе к картошке с жареной рыбой спросить стакан вонючего и противного, но чертовски крепкого «дузика». Эта перспектива заранее веселила душу, но как подумаешь, сколько еще часов до захода солнца…

И по-прежнему ни одна денежная сволочь не попадется на его безнадежном, как отступление от Ростова, пути по залитой горячим светом улице. Прохожие мелькали мимо серыми расплывчатыми тенями, незнакомые и богатые вызывали злость, знакомые, но нищие — раздражение, и он старался не замечать ни тех, ни других.

Увидел свободную скамейку под густым и раскидистым платаном, присел и стал скручивать вторую, из определенных себе на день пяти, папироску из дешевейшего «Самсуна».

«Черт бы меня, дурака, взял, — думал капитан. — Ну неужели нельзя было скопить за два года хоть немного золотишка? Пару-другую часов, портсигар фунтовый, диадему с камешками… Чистоплюй гвардейский! Все же можно было, другие чемоданами везли. А теперь что? Или сволочь тыловая растащила, или большевикам досталось…» И он с острой тоской и сожалением вспомнил, как в Новочеркасске или нет, кажется, в Ставрополе казаки захватили красный обоз, а в нем — тачанку с огромным кованым сундуком. Не то казна Одиннадцатой армии, не то золотой запас местного банка. Казаки рассовывали по карманам и седельным сумкам деньги, часы, золотые цепи, а он, Басманов, с комендантским взводом, матерясь и хлеща наотмашь ножнами шашки, пытался остановить грабеж. Остановить-то остановил, и сдал, что уцелело, куда следует, но что толку?..

…Новиков с Шульгиным раза три прочесали центр города, от набережной к Токатлиану и обратно. Вживаясь в атмосферу вселенского Вавилона, которым неожиданно стал в двадцатом году двадцатого же века Царьград, Константинополь, Стамбул. Местные, более-менее европеизированные жители, солдаты, матросы, офицеры оккупационных войск союзников, слетевшиеся на труп Блистательной Порты деловые люди и авантюристы ближних и дальних стран… И, конечно, те, кого ни с кем не спутаешь, соотечественники-эмигранты. Все вокруг одновременно и напоминает сцены из книг Толстого, Булгакова, Аверченко, но и разительно от них отличается.

Там, в книгах и поставленных по ним фильмах, — была история, преломленная через призму восприятия человека иного мира и хоть немного, но иного времени, а здесь — подлинная жизнь, грубее, проще, неэстетичнее, но все же…

Они искали нужного человека, воображая себя одновременно Гарун-аль-Рашидами и графами Монте-Кристо. Восхитительное в своем роде чувство — осознавать, что можешь мгновенно осчастливить любого человека, сделать для него то, что не привидится в самом эйфорическом сне. Стоит только захотеть…