Квартира № 41 - Гребенщиков Андрей

— Однако, милые мои, вам необычайно повезло! У меня не столь часто бывают благодарные слушатели, а поскольку у нас с вами ещё есть немного времени, я прочту вам кое-что из свежего:

• выжги меня по дереву золотом сигарет,
• евровосточным кружевом искренних неутрат.
• всё городское стерео заполонил рассвет —
• в праздник борьбы с оружием хлопотно умирать.
• весями да пригорками шляется суховей,
• свиньи валяют кесаря в бисере и грязи.
• дай мне руками зоркими распределить портвейн,
• чтоб наше утро весело вымолчал муэдзин.
• взвившись кровавым сполохом над пасторалью фар,
• девятикрылым ангелом боль мою глубже спрячь.
• в пороховницах пороху — лишь на один удар:
• дружит давно со штангами русскоязычный мяч.
• значит, опять не выстоять — выкусить удила,
• выпросить у Анубиса пару часов без сна.
• смотрят слепые пристально в зрячие зеркала.
• что им такое чудится? — дай тебе чёрт не знать.
• смело ныряя в Яузу с вечно живой водой,
• даже случайно верю я: сбудутся все мечты.
• кто-то нажмёт на паузу, стиснув мою ладонь.
• выжги меня по дереву — пусть это будешь ты.

Таланта мне не занимать. А вынужденное одиночество лишь помогает оттачивать фразы и уверенно продевать нить стиха в тысячи игольных ушек рифм и созвучий.

— Каково, а? Чувствуется сила слова? Спасибо, друзья, спасибо. Чудная овация — чудная, жаль беззвучная.

Эх, прошлое, да ушедшее, пеплом запорошенное…

— Впрочем, что это я? Всё, любезные господа и дама с собачкой, на этом объявляю наш поэтический вечер закрытым. А теперь все за работу!

Неспешным шагом прохожусь вдоль «горизонтального» строя притихших, недвижимых людей. На их расслабленных лицах написано полное равнодушие и отсутствие всяческих эмоций. Побочный эффект газа, ничего не поделаешь — лицевые мышцы, как и всё тело, в плену паралича. Зато глаза, глаза всё искупают — живые, подвижные, полные ужаса и немой мольбы. Обожаю…

— Товарищи, благодарю вас за явку на сборный пункт первой добровольческой, освободительной армии! Звучит, да? Поздравляю вас, мои верные, преданные солдаты! Перед зачислением в сакральные ряды, остается чистая формальность — медкомиссия. По её результатам кто-то получит очень красивую и прочную цементную форму… О, друзья, не будем забегать вперед, портить сюрпризы дядюшки Айка (это мой творческий псевдоним — тяжело всё-таки работать с неподготовленной аудиторией). Менее удачливые призывники — пойдут на полевую кухню, извините — провиантом. Таковы суровые законы военного времени, тут ничего не попишешь.

— Начнем с Вас, добрый молодец, — приближаюсь к довольно субтильному, ботаникообразному очкарику, — тут у нас готовый суповой набор, кожа, кости, хрящи, соединительные ткани и, похоже, вместо жалких кусочков редкого мяса — голимая соя… Такой суррогат даже на кухню не отправишь, проклянут ведь потом голодные солдатушки… По всему, быть Вам пушечным соевым мясом, определяю Вас в штрафбат.

В глазах дрыща появляется странное выражение — облегчение и одновременно испуг. Люди боятся неизвестности… Лежит, обездвиженный, беззащитный — и все равно продолжает надеяться — избежать того, чего не ведает; выгадать долю да послаще. Радости демократического выбора между расстрелом и повешаньем…

Коротко ругаюсь про себя на сомнительную кондицию новоиспеченного воина и перехожу к следующему экземпляру.

Жилистый мужичок чуть переступивший границы среднего возраста. Ранние, но уже резко очерченные морщины на серой, давно выцветшей коже; виски, обильно украшенные сединой, и глубоко посаженные, «татуированные» красными прожилками глаза. Они — самое важное, в них ответ на все вопросы. Можно обладать мускулатурой древнегреческого демиурга, но пожелтевшие белки вокруг мутноватых зрачков выдадут тебя… и отбракуют.

Так и есть. Я чертыхаюсь про себя, второй кандидат выбывает. С трудом сдерживаю рвущуюся наружу досаду и раздражение. «Черт, черт, черт!!!».

— А вы, любезный, получаете «белый билет», тщательней надо было заботиться о здоровье, тщательнее… теперь светит только стремительная «карьера» на кухне.

О, как забегали твои зенки, так ведь и из орбит вылететь могут. Извини, служивый, твоя печень не переживет даже крохотной порции «многолетника»… А трупаки мне без надобности.