Еретик - Калбазов Константин

Воспользовавшись тем, что у него было несколько часов, Андрей объехал поселения арендаторов, где не скупясь закупил весь транспорт. Конечно, крестьяне могли и отказаться продавать свое имущество, да вот только прикинув, что цена как минимум в полтора раза превышает стоимость и повозок, и тягловых животных, решили все же продавать. Тем более что крестьяне, продавшие свои повозки барону еще до боя с их бывшим бароном, уже успели закупить и новых лошадей, и смастерить новые повозки, при этом оставшись в значительном барыше. Так что когда барон среди ночи, собрав жителей, предложил арендаторам продать свой транспорт, эти были первыми, что решили вновь нажиться на столь эксцентричном рыцаре.

Теперь Андрей уводил с войны, обернувшейся для него столь прибыльным делом, самое дорогое: более трех сотен мужчин, женщин, детей и стариков. Конечно, ценность последних была под вопросом, но оставить одних стариков было равносильно тому, чтобы обречь их на смерть, а это, как говорится, плохая реклама. Да, в экономическом плане это было невыгодно, но в морально-психологическом ценность этого поступка переоценить было трудно. Это в том, оставленном Андреем мире нередки были случаи, когда стариков чуть не выбрасывали на помойку, и таким удивить окружающих было трудно. Здесь такого не встретишь. Даже в голодные годы, когда продуктов вовсе не оставалось, стариков никогда не обделяли едой. Другое дело, что старики сами отрывали от себя последние крохи и отдавали их внукам, но делали это строго втайне от своих детей, угасали и уходили из жизни, выполнив свой последний долг перед своими потомками. Но чтобы обделить старика специально, руководствуясь даже желанием отдать больший кусок своим детям, – такого не было. Не те люди. Да, Андрей фактически вешал себе на шею бесполезный груз, но этот поступок должен был о многом сказать тем, кто теперь фактически ему принадлежал. Да и не мог он объективно поступить иначе: он так и не смог примкнуть к тому стаду, которое, позабыв обо всем, фактически поклонялось только зеленому богу Федеральной резервной системы США.

Переход дался тяжело. Люди были изнурены, хотя караван и двигался очень медленно, проходя в день едва ли пять-шесть миль, но тем не менее походная жизнь – это не прогулка перед сном.

Пограничное встретило своего барона ликованием, полоняне же восприняли поначалу это по-иному. А как они должны были воспринять воцарившуюся радость, если сами являлись лишь частью добычи, которую с таким ликованием сейчас встречали люди? Только позже, когда людей разобрали по домам, чтобы дать им отдохнуть, перевести дух и привести себя в порядок, им стало ясно, что радовались люди вовсе не полону, а именно возвращению барона, о тяжелом ранении которого все уже знали, и просто обрадовались, когда он въехал в село, самостоятельно восседая на своем коне, хоть и с перевязанной рукой, но все же со здоровым румянцем на лице.

Известно стало новым кабальным и о том, что сейчас спешно строились для них новые дома, ничем не уступавшие тем хоромам, в которые их привели местные жители. О том, что кабальные также жили весьма неплохо, а даже и куда лучше, нежели свободные арендаторы в других землях. Другое дело, что они все едино оставались кабальными, но небывалое дело: те, кто хорошо трудился, имели все шансы обрести свободу, и такие были – немного, но были. Одним словом, в конце тяжелого перехода, полного неизвестности, их ждали приятные вести – их новый хозяин был человеком строгим, но справедливым и заботливым.

Едва соскочив с коня посреди площади перед церковью, Андрей тут же попал в объятия жены. Увидев Анну, которая, будучи в интересном положении, преодолела неблизкий путь, чтобы встретить своего мужа, Андрей даже и не знал, радоваться этому обстоятельству или строго указать супруге на недопустимость подобного поведения.

– Анна…

– Все знаю. Виновата. Извини, больше не буду. Я просто по тебе соскучилась.

– Бог мой, я тоже по тебе скучал. Но нельзя же… – Не договорив, он осекся и опустил взгляд на свою руку, безвольно висящую на перевязи, к которой были прикованы вдруг наполнившиеся слезами глаза жены. – Вот так вот. Будешь ли ты теперь любить калеку? – попытался он пошутить.

– Дурак. Боже, какой же ты дурак. – Она сделала шаг к мужу и наконец, уткнувшись в его грудь, закованную в доспехи, разразилась плачем.

– Ну, это… Анна, люди вокруг.

– Ну и пусть.

– Ну, хватит. Вот проржавеют доспехи – потом замучаюсь их отчищать.