Алмазный меч, деревянный меч. Том 2 - Перумов Ник

Невольно Императору вновь вспомнились те два покушения. А что, если Сежес не слишком-то и лгала? Что, если Дану, доведенные до последней степени отчаяния, и в самом деле, собрав остатки сил, устроили эти покушения в тщетной попытке обезглавить своего вечного врага – людскую Империю, обезглавить, пока у Императора нет потомка? Ведь даже самые невероятные предположения иногда могут оказаться правдой.

Невольно мысли Императора сосредоточились на Дану. Быть может, мощь этого зеркала покажет их ему? Быть может, ему удастся отыскать эту девочку со шрамом? Быть может, еще не поздно... что? Спасти се? И что делать с ней потом? Отправить за море, дав столько золота, сколько она сможет унести?

«Нет», – пришел четкий и ясный ответ. Это лицо, эти губы, сжатые с обреченной суровостью, эта пролегшая между бровей глубокая складка – она шла умирать, понял Император. И пока ее долг не будет выполнен – эта Дану не остановится. Она упадет только мертвая. Ее можно убить, но не победить. Она уже выше порога любых мучений. Быть может, она уже нечувствительна и к боли – Императору доводилось слыхать о таком. Ее можно изрубить на куски, а она ничего не почувствует, кроме милосердной смерти.

Огромное настенное зеркало осветилось изнутри. Яростный поток света ударил в плоскость второго, отразился, вонзаясь в Императора мириадами острейших клинков. Человек невольно вскрикнул от боли, однако не отступил, упрямо вглядываясь в пылающую глубину, В зеркале показалось какое-то бедное селение. Император видел покосившуюся ограду постоялого двора, посеревшую, местами просевшую крышу; возле ворот стоял большой фургон, на полотняном пологе которого кто-то уже успел намалевать алой краской слова «Цирк господ Онфима и Онфима».

Цирк? Какой еще цирк? При чем здесь цирк?

Зеркало вытворяло какие-то странные штуки с временем – над башней Кутула еще длилась ночь, а цирковой фургон стоял уже под неярким зимним солнцем. То ли находился очень далеко на востоке, то ли зеркало и впрямь способно было показывать не только настоящее, но и прошлое.

А сквозь тряпки, что обматывали продолговатый предмет, который девушка-Дану прижимала к груди, сочился слабый, но явственный свет магии. Мягкий, золотисто-янтарный, словно осенняя листва в древних лесах.

Зеркало внезапно вздрогнуло, словно охваченный страхом зверь. Император ощутил сильный толчок в грудь – и в тот же миг, еще больше усиленная вторым зеркалом, на него обрушилась волна ненависти.

Ненависти нечеловеческой, ненависти даже и не к Дану. Ненависть совершенно иного рода, ненависть, что составляла саму суть ненавидевшего; Император ощутил касание странного разума, почувствовал его:

«Меч! Конечно же! Деревянный Меч! Обмотанный лохмотьями, в руках девочки-Дану, сидящей в убогом фургоне!

Деревянный Меч. «Когда Два Брата получат свободу…» – гласило древнее предание Дану. Под Двумя Братьями можно было понимать все что угодно, – а что, если это и есть два чудо-меча. Алмазный и Деревянный?»

Император осторожно потянулся вперед, через зеркальную поверхность стекла, вглубь, через то самое таинственное Зазеркалье, чтобы понять все-таки, что хочет это выросшее на Царь-Древе оружие. Он сам не понял, что сотворил сейчас очень мощное заклятье, доступное только очень опытным магам, – то ли белая перчатка придала ему сил, то ли они нашлись в его собственной душе…

Меч в руках девушки сопротивлялся. Слепая ярость, бушевавшая в нем, требовала выхода – во что бы то ни стало. И он ненавидел всех. Точнее – само взрастившее его Древо передало ему ненависть бесконечных поколений Дану, тех, что погибали в бесчисленных воинах сперва с эльфами, потом – с орками и гоблинами, потом – с гномами и людьми. Словно бы кровь павших воинов народа Дану, впитавшись в землю, прошла тайными путями, не смешиваясь ни с водой, ни с иными субстанциями, чтобы ее впитали в себя корни Царь-Древа, с тем чтобы в конце концов эта кровь дала жизнь Деревянному Мечу, – и чем больше гибло Дану, и в боях, и на палаческих колодах, тем могущественнее становился зародыш Деревянного Меча.

Зеркало Фиолетового Ордена было поистине могучим инструментом, Оно открывало Императору такие истины о Деревянном Мече, на познание которых иным магам потребовались бы десятилетия.

«Значит, ты теперь у Дану, чудо-оружие, – подумал Император – Но в любом случае даже магический меч в руках одного бойца – не та сила, чтобы сокрушать многочисленные легионы. Ты должен был сделать что-то еще, чтобы исполнить свое предназначение. Что?»

Ответа не пришлось долго ждать Послушное воле Императора, зеркало показывало теперь окРайны деревни Император видел, как с беззвучными воплями разбегаются жители, как немногочисленные мужчины, торопливо хватая какое ни есть оружие, готовятся к отпору, наспех перегораживая деревенскую улицу перевернутыми телегами, досками, бочками – словом, всем, что нашлось под рукой.

А от недальнего леса, через давно сжатые поля, шла редкая цепь одетых в серое и темно-коричневое воинов. С луками в руках и заброшенными за спину круглыми щитами, с длинными и тонкими мечами у поясов. Воины-Дану – словно вновь вернулось время битвы на Берегу Черепов.

Глаза Императора сузились. Шли древние, исконные враги его расы, шли «оружно и в силах тяжких» – в наше время и полуторасотенный отряд Дану – немало.

С длинных луков сорвались первые стрелы. Дану стреляли, высоко задирая в небо оголовки, оперенные древки описывали в воздухе громадные дуги, опускаясь среди деревенских крыш, раздались первые крики раненых Императору оставалось только лишь бессильно сжать кулаки, видя, как Дану истребляют его подданных – Агата! Агата, да смотри же, что они, гады, делают! – завопил Кицум, что было силы дерган девушку за плечо – Стариков бьют, детишек, дома поджигают!.. Людей в огонь кидают!.. Да очнись же ты, очнись!

Агата с трудом открыла глаза. Перед ней еще стояло странное видение – высокий черноволосый человек в броне с вычеканенным василиском. Он был хумансом, следовательно – врагом, и все-таки в нем было и что-то иное, быть может, во взгляде, в самой глубине глаз, некая странная боль и еще, наверное, вина, помыслы молодого воина, такого гордого и властного, тянулись к ней, Сеамни Оэктаканн, не просто к девушке-Дану, а именно к ней самой, переброшенный волшебством через время и пространство взгляд воина проникал очень, очень глубоко – и отчего-то потеплел старый шрам на шее Агаты.

Деревянный Меч был в гневе. Сеамни чувствовала его ярость, его беззвучный приказ. «Не смотри! Не поддавайся! Это враг, это хуманс, его приговор – смерть, как можно более мучительная, смерть ему, его близким, всей его расе, смерть всему этому миру, выпестовавшему эту двуногую отраву, оскорбляющую своим существованием Великую Мать…»