Сеть для миродержцев - Олди Генри Лайон

Так я накрывал Семипламенного, когда в летнюю сушь Агни пожирал леса, сетью из молний.

Пространство вокруг троицы плывет мелкой зыбью. Лицо Бхимы искажает гримаса боли и недоумения, Арджуна же поспешно отпускает брата, расслабившись и прикрыв глаза, пытаясь выйти из-под дей *Бхима - Страшный, он же Бхимасена, Страшное Войско, второй из братьсв-Пандавов, носил прозвище Врикодара, т. с. Волчебрюх, или Волчья Утроба.

- ствия "Нараяны". Кришна же, надо отдать ему должное остается почти спокоен.

Решился?

На что?!

И над Курукшетрой звенит крик:

- Если числятся за мной хоть какие-то духовные заслуги…

Черный Баламут собирал свой Жар в кулак!

Ответ не заставил себя ждать. Сразу гигантский волдырь вокруг Поля Куру становится видимым, ра-дужно мерцает его оболочка, внутри сгущается пелена грязно-серого тумана, но я успеваю разглядеть: всех троих - обоих братьев и Черного Баламута - накрывает почти таким же, только куда меньшим волдырем.

И все, больше не видно ничего.

Там, в тумане-грязи, решалась судьба Трехмирья, а я выжатой тряпкой висел здесь, за границей гигантского кокона, и был бессилен не то что вмешаться - даже увидеть происходящее!

Если хлестать нагую Калу плетью значило бы подгонять Время - клянусь, я пошел бы на это!

…Туман резко стал редеть, пошел рваными клочьями, да и те вскоре растаяли без следа.

Братья и Черный Баламут были живы. Арджуна помогал Волчебрюху, обалдевшему от пережитого, добраться до колесницы. До его, Арджуны, колесницы, на которую уже карабкался Черный Баламут, усталый и опустошенный. Едва оба взобрались в "гнездо", Кришна ткнул коней подобранным стрекалом и погнал колесницу прочь.

Не хватало лишь панегириста, чтобы возопил гласом громким:

- И когда страшная мощь того оружия унялась совсем, Бхима-Волчебрюх, одаренный большим умом, казался подобным заходящему солнцу!

Ничего, в будущем - если оно наступит - сыщутся и восхвалители, толпой набегут…

А я все смотрел им вслед - и отказывался поверить в случившееся. "Беспутство Народа" ушло без добычи! Оружие, просто по сути своей обязанное поразить хоть кого-нибудь, иссякло, упустив жертву!

И сделал это Черный Баламут?!

Господь Кришна?!

Воины на Поле Куру медленно приходили в себя, поднимались на ноги, подбирали с земли луки и копья, отыскивали взглядом упряжки, слонов…

И тут от ручья, где находился сын Дроны, вдогонку колеснице Арджуны ударил целый поток огня!

Кажется, я закричал.

Солнце померкло, словно Лучистый Сурья набросил вуаль на свою диадему. Порывы ледяного ветра пронизали все направления, облака на небосводе взгремели брошенными доспехами, испуская дурно пахнущую кровь, и тьма сошла на землю, оставив видимым одно - белая упряжка и гончее пламя следом!

Ревущая лавина с разбега окатила колесницу моего сына - и… брызнула жадными языками, раскрываясь. оранжевым лотосом, сжигая все на своем пути. Только теперь стало заметно слабое мерцание ореола вокруг колесницы Арджуны, ореол медленно гас, но свое дело он уже сделал.

Для того, кто мог справиться с "Беспутством Народа", "Агни-Вешья"^[8] - так, детская забава.

Вокруг сотнями гибли рядовые воины, половодье лавы захлестывало позиции союзников Арджуны и Черного Баламута, но я уже не смотрел на это.

Пралая откладывалась.

Пока.

- Ты действительно так считаешь, Владыка? - паздался за моей спиной знакомый голос Словоблуда. Наверное, вдобавок ко всему я стал думать вслух.

ГЛАВА IV

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЗЛОВЕЩЕГО МУДРЕЦА

- Увы, мальчик мой, но ты ничего не смыслишь в светопреставлениях. - Брихас смешно наморщил нос, собрался было чихнуть, но раздумал. - Как ракшас разбирается в цимбалах, так ты, Владыка, разбираешься в концах света. Как Дымнознаменному Агни недоступны глубины океанских вод, как мудрому непостижим путь скверны в женщине, как грязному пишачу немыслима прелесть покаяния, так Стогневный Индра, да будет ему всяческое благо…

- Ты собрался написать поэму? - перебил я Словоблуда.

- Нет, мальчик мой, - доступно разъяснил мой собеседник. - Просто я боюсь.

Брихас подумал и бесстрастно добавил:

- Очень.

…Меня до сих пор трясло от пережитого, подогретая сома с толченой корой ньягродхи помогала плохо, если помогала вообще, и жизнь была отвратительной. Особой гранью отвратительности являлось то, что Брихас внимательно слушал меня, ни разу не перебив во время сумбурного рассказа о последних событиях. Я не скрывал ничего: ни разговора с полубезумным Арджуной, ни внезапного бессилия и последующей любовной ночи с Калой-Временем, ни открывшейся мне жизни Гангеи Грозного, ни дурацкого бунта райских демонов и встречи с Раваной-Десятиглавцем, бывшим Бичом Трехмирья…