Алмазный меч, деревянный меч. Том 2 - Перумов Ник

– Я никогда не принадлежал к Радуге. Никогда не учился у них. У меня проявились способности, а Учитель... вы же знаете, что даже в Радуге есть свои ренегаты. Кое-кто из них служил Патриарху Хеону.

– Ты спокойно работаешь с Искажающим Камнем, – словно не слыша слов Фесса, сказал Император. – Тебе ведомы сложные управляющие заклятья. Ты снял ловушки в башне Радуги. Неужели Учителя такого уровня покидают Семицветье? И неужели Радуга так спокойно на это смотрит? Только не говори мне, будто семь Орденов не в состоянии отыскать сбежавшего чародея. Тем более что бежать-то им особо некуда.

– Внутри Радуги нет единства. – Фесс сделал попытку пожать плечами. – То, что хорошо для Солея, плохо для Лива. И наоборот.

– Виляя, ты только усугубляешь свою участь, – почти ласково сказал Император. – Почему бы тебе не рассказать мне все как есть?

– Но я рассказал вес как есть!

– Нет. Если ты маг, то поймешь меня, – Очертания камня в перстне внезапно расплылись.

Фесс узнал заклятье правды, чудовищно упрощенный вариант, но тем не менее действенный. Самое большее, что мог уловить Император, было еда» или «нет» – в ответ на вопрос, говорит ли допрашиваемый правду.

Однако и этого сейчас было более чем достаточно.

– Насчет Радуги… – по мраморно-белому виску Императора стекала струйка пота – заклятие удерживалось еле-еле, камень в перстне был для этого слишком грубым инструментом. – Кажется... ты говоришь правду. Ненавижу это слово – кажется. Казаться может только девке – беременна она или нет. Мужчина всегда знает точный ответ. Или добивается его.

– Я говорю правду и…

– Нет, – покачал головой Император. – Ты не блокируешь, не искажаешь мое заклятье, ты просто врешь. Но если твоя непринадлежность к Радуге – истина, почему бы тебе не сказать и остальную правду? Откуда ты, если не из Радуги?..

– Мой Император... вы принуждаете меня к ответу, который может стоить мне жизни – покачал головой Фесс. Он знал – долго заклятие правды не продержится. И сейчас осторожно, в одно касание, легкими, словно падение пера, толчками, он отводил чары в сторону.

Насчет «стоить мне жизни» Фесс не лгал. Кодекс Долины мог – правда, в исключительных случаях – лишить мага бытийности, если его болтливость обернулась нападением на Долину и смертью ее защитников – чем-то похоже на Смертные Заповеди одного скрытого эльфийского королевства…

Правда, эти древние законы еще ни разу не приводились в действие. Но об этом Императору знать, конечно же, не следовало.

– Принуждаю, – согласился Император.

– Тогда какая мне разница, как я умру? Некоторое время Император, казалось, колебался.

И Фесс затаил дыхание – ему почти удалось отвести заклятье. Пусть... пусть он спросит сейчас!

И, когда Император спросил, – а Фесс ответил, – уголки губ повелителя Мельина чуть дрогнули в некоем слабом намеке на улыбку.

– Кажется, ты и в самом деле не врешь… Ну что ж, тогда развязать его. И подайте мне кошелек. Выпей за мое здоровье, воин. Потом, разумеется. Прежде ответишь еще кое на что.

– Погоди, девочка. – Маг Акциум внезапно схватился за сердце. – Что-то... что-то жуткое творится сейчас в Хвалине…

Они шли вместе уже второй день. Несмотря на истощенность Тави, Акциуму удалось каким-то образом добавить ей сил – причем не самоедским, привычным ей способом. Наверное, ближе всего оказалось бы простонародное «воздухом закусила». Придорожных трактиров Акциум не избегал тоже – и почему-то ни у кого не возникло даже и мысли потребовать с него денег за снедь. Правда, предложение Тави добыть лошадей он после некоторого раздумья и с явным сожалением отверг.

– Я сперва тоже хотел. Но... на лошадях нас быстрее найдут, то есть если мы поедем верхами, – непонятно сказал он. – Радуга умеет видеть... у них своеобразные инструменты – вот как этот, с лошадьми, например, – недейственные, действенные, нельзя не согласиться.

В пути Акциум старательно избегал магии, кроме лишь самой необходимой. Оно и понятно – нет вернее способа отыскать чародея, чем по творимой им волшбе.

Куда они идут и что станут делать в Мельине – он не говорил. Впрочем, пока что Тави было не до страшных россказней об «ужасных опасностях», которым якобы подвергается мир. Мир подвергался этим опасностям с унылым постоянством. Однако ж ничего, переживал. Сожженные дотла города отстраивались, под корень истребленные было земледельцы вновь поднимали застоявшиеся пашни; так случалось каждый раз – густая человеческая кровь одолевала. Другим, правда, везло меньше. Они исчезали. Отчаянно сопротивляясь, выкрикивая страшные проклятия победителям... проклятия, которые не исполнялись... побежденные уходили. Где-то в тайных криптах, лесных укрывищах или глубоких подземельях судорожно метались по желтой коже книг перья полусумасшедших пророков, отчаянно пытавшихся втиснуть в замороченные, рваные строчки всю ненависть к торжествующим пришельцам, принимая рожденные воспаленным воображением видения за великую истину, заставляя себя верить в собственный бред и заражая безумием соплеменников.

И соплеменники шли в бой. Поднимались в последние атаки, самые яростные, самые неистовые. Шли в бой с именами провидцев на устах – и гибли в железном удушающем захвате имперской пехоты. Легионы не знали и знать не хотели никаких заклятий и тем более проклятий. Зато они отлично умели ударять – «как одна рука», наступать и по ровному месту, давя врага стеной щитов, подобные в чем-то гномьему хирду, драться и в лесу, и среди холмов, в узких горлах пещер – повсюду, где они настигали врага.

Они знали, что раненых врагов надо не лечить, а добивать. Оказавшие сопротивление поселки или города – сжигать дотла, с тем чтобы потом маги дожгли даже сам пепел. Они не были ни особенно жестоки, ни особенно кровожадны – просто в памяти каждого легионера, сколько бы ни минуло поколений, жил неизбывный ужас, ужас, что передавался от отца к сыну и дальше к внуку с правнуком, – ужас перед тем, что погнало бесформенные людские толпы в отчаянную атаку на правильный строй лучников-Дану – там, на Берегу Черепов.

И потому они побеждали. Раз за разом. Случалось, их разбивали – когда Дану удавалось на время помириться с гномами, а эльфы переставали грызться с орками, старательно перечисляя все обиды за последние три тысячи лет. Однако на месте расстрелянного из эльфийских луков, изрубленного гномьими топорами, проткнутого эльфийскими копьями и размозженного орочьими палицами легиона тотчас появлялся новый. Выжившие становились легатами и центурионами, они вели в бой новобранцев – и никогда не попадались дважды на одну уловку.