Боргильдова битва - Перумов Ник

Переплёт из гномьей стали, обтянутый драконьей кожей. Страницы тонковыделанного дорогого пергамента. Угловатые рубленые руны, порой выведенные с преувеличенной аккуратностью, порой — набросанные в явной спешке, чуть ли не лихорадочно. Иногда к аристократически-блёкло-желтоватым страницам суровой нитью, а то и кожаным шнурком, пришиты-притянуты отдельные листы. Иные тоже на пергаменте, другие — на грубой коже, третьи — на бересте, четвёртые — на чёрном железе гномов, а пятые и вовсе на мягких золотых пластинках.

Снаружи, на переплёте, прикреплена небольшая дощечка с выжженной на ней чёрной руной Феах.

Начальная руна, первая и последняя. Рождение и смерть, начало и конец. Вечное движение.

Больше нет ничего, ни названия, ни имени написавшего.

Но, если поднять тяжёлую крышку…

Аккуратные и ровные строчки элегантных символов, похожих на стаю вспорхнувших птиц. Рука Хедина, Познавшего Тьму, он частенько по привычке пишет на языке Истинных Магов, используя их алфавит.

Рукопись эта попала мне в руки довольно давно, в одну из немногих мирных передышек, случившихся у нас, когда на время удалось отбиться и от козлоногих, и от иных, не столь значимых. Старый Хрофт, вообще-то не баловавший нас своим обществом, вдруг появился в Обетованном, заявив, что нуждается «в одиночестве» и «завернул попрощаться». Я удивился, но вопросов задавать не стал. В конце концов, Отец Дружин имел право на… известные причуды. Далеко не все смогут пережить то, что выпало на его долю, и остаться в здравом уме.

На прощание бывший Владыка Асгарда протянул мне эту книгу. Молча сунул в руки, повернулся и вышел, тяжело шагая. Я помню это точно и очень хорошо — сапоги Старого Хрофта, казалось, грохотали по всему Обетованному.

Он хотел, чтобы я прочитал это. Почему, не знаю — да и не хочу спрашивать. С Древними Богами зачастую бывает лучше лишь молча кивнуть или пожать руку. Или хлопнуть по плечу, или опрокинуть кружку-другую доброго эля. Слова — они ведь куда моложе. Особенно слова изощрённые.

Нельзя сказать, что Старый Хрофт вручил мне свои вполне законченные и упорядоченные «воспоминания». Это скорее набор отрывков, зачастую бессвязных, перемежающихся порой скальдическим стихом. Нет, разумеется, история тут изложена, и притом, на мой взгляд, небезлюбопытная. Особенно в той части, что касается «молодого мага Хедина».

Кое-что в книге (особенно вставки) написано явно не Отцом Дружин. Но, видать, он счёл изложенное годным и соответствующим. И потому я тоже взял на себя известный труд кое-где дополнить повествование своими собственными комментариями. Отец Дружин не накладывал на меня никаких обязательств, и, быть может, некоторым из моих подмастерьев — добровольных помощников будет полезно прочесть его рассказы.

А говорит он обо всём, причём большей частью говорит о себе в третьем лице, так, словно описывает всё с точки зрения стороннего наблюдателя. Вдобавок, этого наблюдателя он допускает в достаточно, гм, личные события.

Пусть же читатель сам судит о том, «как оно всё случилось на самом деле». Наверное, именно за это мы и сражались вместе с Ракотом — чтобы каждый смог бы судить сам. И сам выбрал бы свою правду.

Но, выбрав, — отвечал бы за свой выбор.

А теперь начнём.

(На чистом и тонком листе пергамента, рунической строкой. Все заглавные буквицы любовно вырисованы. Старый Хрофт явно потратил немало времени на одно лишь украшение этого отрывка.)

Как звать тебя, как имя твоё? — Хейд, отвечаешь ты.

Неверно, грохочет вокруг. Гулльвейг прозываешься ты, «сила золота», и ты исполнишь предначертанное.

Кем предначертанное? — шепчешь ты. Вражья сила мнёт и давит, намертво впечатывая в душу чужое, тёмное, страшное.

Мною!

Кем?

Дерзаешь спорить? Что ж, это хорошо. Я люблю дерзких и сильных. Ступай и исполни свой долг.

Долг? Какой долг? Я никому и ничего не должна!

Страх сменяется злым упрямством. Я никому и ничего не должна! И я больше не боюсь.

Неразумная! — вокруг всё тонет в потоках сметающей всё мощи. Низкий бас заполняет весь мир, нет ничего, лишь он. Он и его сила. Как ему противиться? Не устоит ничто, даже крепчайший камень. — Так как зовут тебя?!

Я… я Гулльвейг.

Превосходно. Что ты должна сделать?

Ты… скажешь мне, всемогущий?

Не именуй меня чужими именами, я не всемогущ. Ибо тогда не говорил бы с тобой. И я не скажу тебе большего. Имя твоё подскажет тебе.

Имя моё? Моё новое имя?

Да. Твоё новое имя. А теперь открой глаза и иди!

Кажется, дыбом встают и небо, и земля, и море. Ты распростёрта на голом камне, холодные брызги секут щёку. Тёплая волна расплескалась по плечам, их так много, что они укрывают, подобно плащу, всё тело. Больше на тебе никакой одежды.

Встань и иди, Гулльвейг. Ибо награда твоя будет больше, чем ты способна вообразить. Неуязвима и бессмертна станешь ты, ибо без тебя… впрочем, моей Гулльвейг это уже не касается.

О чём всё это?

Откуда я? Кто я? Что я?

Вопросы падают в гулкую тёмную бездну, словно пустое ведро в сухой колодец.

Ты смотришь на собственные руки — пальцы унизаны невесть откуда взявшимися перстнями. Золото ярко лучится, оно словно пылает изнутри колдовским завораживающим огнём.

Я Гулльвейг. Я сила злата. Я иду в мир. И наградой мне станет всё.

(Комментарий Хедина, аккуратным мелким почерком, внизу страницы:

Гулльвейг. Да, доводилось слыхать, доводилось. Загадочная и таинственная, невесть откуда взявшаяся, сказочная прародительница всех ведьм мира, мать женского колдовства. Тайное притягивает, и Отец Дружин тут не исключение. Весь отрывок — явное подражание кому-то из скальдов его времени, хотя отсутствуют необходимые аллитерации и не соблюдается ритм. Но Гулльвейг… красивая сказка. Конечно, тут же возникает соблазн спросить, а кто же этот загадочный собеседник, отдающий девушке по имени Хейд приказы, которым она не смеет не повиноваться?.. Старый Хрофт не оставил никаких своих догадок, хотя понять, кого он подозревал, нетрудно.)

Далёк от бед и тревог Митгарда прекрасный Ванахейм. Мягки его потоки, теплы небеса, ласковые ветры веют в нём, и обитатели его наслаждаются изобильем всех богатств земных. Радость ванам возделывать пашню и пожинать плоды своего труда. Сильна их первородная магия, часто ночами говорят они с Лунным Зверем, вбирая его мудрость. Здесь нет зла, никто не возьмёт чужого и не покусится на женскую честь. Ваны живут своим умом, беды и тревоги далёкого Хьёрварда мало заботят их. У них длится век блаженства под молодым солнцем, и кажется, что так будет всегда.