Боргильдова битва - Перумов Ник

Слейпнир помчался прямо на Ямерта, острие копья вновь чертило руны… а существо с глазами из одного лишь света просто стояло, замерев, и ждало меня. Безоружные руки широко разведены, словно он собирался кого-то обнять.

Я не метнул Гунгнир. Не смог. И ещё — я спешился.

Ямерт улыбнулся. Жутко это выглядело — растянутые губы и великолепные белые зубы, а над ними — пустые глаза, словно навек выжженные беспощадным светом.

— Нападай! — захохотал он.

Я напал. Гунгнир разит быстрее мысли, его едва разглядишь в полёте, однако остриё пробило пустоту. Ямерт чуть сдвинулся — этого хватило.

Руны начертаны. Но их едва хватило на высланного вперёд Семерыми призрака, а тут…

— Что, не вышло? — по-прежнему хохотал Ямерт. — Давай ещё! Да целься получше!

Он упёр руки в боки, запрокинул голову. Горло открыто, рази — не хочу; и я, заставив себя забыть всю честь, ударил вновь — Гунгнир словно нанизал на себя быстро начертанные руны, руны быстроты, незримости, удачи.

На сей раз Ямерт не сдвинулся, а если и сдвинулся — то глаз мой того не видел.

Гунгнир оказался у него под мышкой, а потом он повернулся — вот так — и я услыхал только хруст сломанного древка.

(Комментарий Хедина: Отец Дружин здесь поневоле краток. Я его понимаю — расстаться с копьём, что давно сделалось продолжением руки, с которым не расстаёшься невесть сколько столетий — наверное, легче лишиться пальца или даже нескольких. Для Старого Хрофта Боргильдова битва обернулась поединком с Ямертом, где — как я всегда считал — у Древнего Бога не имелось шансов. Однако сам Один, конечно, так не думал.)

Семь царств вышли наконец на Боргильдово поле, мы сравнялись с Семерыми. Лаувейя творила свою волшбу, я чувствовал это, руны двигались, словно исполинские ледовые поля, тёрлись крошащимися и кровоточащими боками. Хексы ётунов знали своё дело, но даже я, первым увидевший и вырезавший руны, не мог сказать, куда ведёт троллквинна своё неведомое чародейство.

Стоп. Это я сейчас так говорю… а тогда-то совсем по-другому выходило. Когда Гунгнир сломался, я… помутилось всё вокруг. Потому что и по всем пророчествам вёльвы выходило, что после копья почти сразу настанет и мой черёд.

А Ямерт всё смеялся и смеялся.

Его сородичи схватились с другими асами, и только одна стояла в стороне — совсем юная, которую Лаувейя назвала именем Ялини.

Враг мой поднял обломки Гунгнира и — хочешь верь, хочешь нет! — стал медленно сминать их голыми руками. Только посыпалась мелкая щепа. Остриё он согнул, скрутил, а потом, лишь самую малость постаравшись, разорвал, словно не из заветного металла оно выковано, а вырезано из гнилого сучка.

Такого не видел я, такого не видел никто.

Вокруг замелькали мечи Молодых Богов — тогда я ещё не знал этого их прозвания. И двое жён среди Семерых бились с той же беспощадностью, что и их собратья.

Помню, я кинулся на Ямерта с голыми руками… и он принял вызов. Отшвырнул жалкие остатки Гунгнира и встретил меня кулаками. Я был в броне и в шлеме, на нём — ничего, кроме белой туники… но первый же удар его поверг меня наземь.

До сих пор не знаю, может, и лучше было бы мне сгинуть тогда? Но кто бы отомстил за остальных асинь и асов?

Помню, как, лёжа, вдруг ощутил прижатым к земле ухом топот копыт и неведомо как, но понял, что Фригг и валькирии не стали дожидаться моего слова.

Когда-то хотел, пытался запомнить всё в деталях — кто и как погиб, от чьей руки. И не мог. Эти Семеро слились для меня в одно, только свист их мечей остался. Не должен был бы, а остался.

Хеймдалль бросился ко мне, и Ямерт поверг его, как и меня, кулаком. Над Мудрым Асом занесли клинок… — нет, не так. Лаувейя, похоже, именно в тот миг выстроила-таки свои руны, как должно, и на поле что-то изменилось. Я помню до сих пор, помню отчётливее всего, как возвращалась сила. Настоящая сила, наша сила, сила Асгарда, что превыше любого оружия.

Встал Тор, размахнулся молотом, и Мьёлльнир, хоть и покрытый ржою, со звоном выбил меч у второго из Семёрки, Ямбрена.

Хеймдалль увернулся от смертельного удара, и Тюр схватился в обхватку с Ялмогом, Локи заставил всё вспыхнуть вокруг Ястира, самого юного из семерых, так, что тот попятился.

В этот миг в битву ворвалась Фригг, так, как только и достойно врываться в бой супруге Отца Богов. Скальды сказали бы, что они мчались по полю, подобно стае огненных птиц, так ярко сияла их броня; сказали бы, что натиск их подобен буре и шторму, что ничто не устояло бы перед их напором… добавили бы для красоты несчитаные множества вражьих воинов, повергнутых просто так, мимоходом.

Но я не скальд. Я чувствовал их скачку, но глаз мой не видел их, прикованный к схватке. Потому что как раз в этот миг мы вновь сошлись с Ямертом, и на сей раз он уже не смеялся. На лице его не читалось страха, но прежняя спесь исчезла.

(Комментарий Хедина: ещё один очень важный лично для меня пункт. Была ли у Древних Богов надежда победить? В тот миг, когда хекса Лаувейя сумела-таки, как я понимаю, перенаправить потоки свободнотекущей силы так, что они стали восприниматься асами? И действительно ли испугался Ямерт — или Отцу Дружин очень хотелось так думать?)

В этот миг и ударили валькирии с Фригг.

Это останется со мной до конца, их последняя атака. Самое красивое, что я когда-либо видел — распластавшиеся кони, склонённые копья, сверкающая броня. На пути Фригг оказался кто-то из младшей своры Семерых, двое или трое — и они только повалились под копыта, что-то вопя. Не знаю, выжили они или нет…

(Комментарий Хедина: я не знаю тоже. Истинное число Молодых Богов никогда не было известно с совершенной точностью. Как и не было известно, погибал ли кто-то из них когда-либо. Старый Хрофт хотел верить, что да.)

Я помню, как Фригг пронеслась мимо, и как её копьё устремилось Ямерту в грудь; на этот раз он уже не смог увернуться.

Тело его словно окуталось сияющим, светящимся изнутри облаком. Копьё Фригг коснулось его — и обратилось таким же лучом, ярким и радостным. Луч слился со светом Ямерта, стал его частью, исчез.

Я помню, как крикнул… но слишком поздно. Вслед за копьём в лучистом сиянии, весёлом и летнем, исчезла Фригг.

Что её не стало, я ощутил сразу, всем существом. Мы, асы, чувствуем… вернее, чувствовали беду.

А Ямерт уже вновь принял прежний облик, и выглядел он неважно. Белоснежная туника обратилась в грязные лохмотья; покатые плечи покрывала свежая кровь, хотя ран я не увидел.

Ты спрашиваешь, что думал я тогда? Не знаю… забыл. Удивляешься, как можно? Но я старательно вычёркивал из памяти много и многое… так было нужно. Об этом я ещё поведу речь. Всё — печаль и ужас, горечь и пустота, ненависть и надежда — всё пришло уже позже, много позже. Но тогда — тогда я просто хотел убить Ямерта, неважно, как и чем.