Никакой магии - Уланов Андрей

— Отрежьте… — я на миг задумалась и решительно закончила: — Рукав от блузки, надо срочно перевязать.

— Благодарю, но, — выпрямившись, Молинари взмахнул кинжалом, отхватывая полу от своей рубашки, — как говорят люди: «в своей шкуре и блохи не чужие». В данном случае… — прошипел он, зажав зубами конец лоскута, — это еще и гигиен… — кей вдруг осекся и замер, потешно шевеля ушами.

— Слышите?

— Не слышу, — пробормотала я, падая набок. Чистая правда, по устилавшим крышу медным листам я тоже скатилась без единого звука.

Глава 15

В которой инспектор Грин возносится.

— Еще кофе, мисс? — озабоченно спросил хорунжий. Я слабо кивнула и тут же мне вручили огромную кружку с коричневой жижей. Судя по еще более противному, чем обычно, запаху, кофейные зерна были слишком зеленые и недожаренные. Но сейчас мерзкий вкус любимого человеческого напитка оказался как нельзя кстати — он, словно губка, впитывал внимание, заставляя думать о себе…

…а не о темных «островках» тел, усеявших брусчатку площади Пяти Святых. Едва видимые в багровом отсвете костров мертвецы — застреленные, зарубленные и просто затоптанные толпой в те недолгие мгновения, когда ярость безумного зверя разом обернулась столь же отчаянным ужасом. Даже сам «великий и могучий» столичный туман словно боялся приблизиться к ним, робко выглядывая из-за домов рваными грязно-серыми клочьями.

Умом я понимала, что на самом деле убитых не так уж и много. И уж точно меньше, чем оставила бы за собой толпа, если бы ей позволили захлестнуть площадь и растечься дальше, по сходящимся к собору проспектам. Но чувства не желали слушать голос разума, сквозь милосердный полог ночи они «видели» картину с пожелтевших книжных страниц: бескрайнее смертное поле, где мертвые тела навалены в несколько слоев, а кровавые ручьи сливаются в широкую реку.

— …что командир наш, долгих ему лет, не растерялся, — продолжал тем временем седоусый унтер, обращаясь к закутавшемуся в его шинель Молинари. — Приказ-то был: «Стоять, не пущать!», дурацкий, прямо скажу, приказ. Когда такая орда на тебя прет, как тут устоишь, да не пустишь? Тут и парового голема завалят, свистнуть не успеет. А он вывел нас вперед, за рогатки, дождался, пока первые ряды показались, и трубачу: «К атаке!» Мы и налетели — каждый по барабану опустошил, потом сабли наголо… ну и пошла работа.

Последнее слово, произнесенное спокойно-будничным тоном, заставило меня вздрогнуть — словно рядом с ухом проскрипели железом по стеклу. Я никак не могла привыкнуть, осознать, понять эту чудовищно извращенную способность людей рассуждать об убийстве как о тяжелой, зачастую неприятной, но все же вполне обычнойработе.С чувством глубокой собственной правоты, что ужасало не меньше. У солдата она была проста и незатейлива: он выполнял приказы, защищая закон и порядок от кровожадной толпы. Но и у тех, лежащих на булыжнике, тоже имелась своя правда — напрасных поисков работы, голодных детей и долгих ночей, полных лишь тоскливой безнадежностью.

— …а тут, сэр, штука такая — пусть их против нас и сто к одному, но когда над башкой пули свистят, а после из порохового дыма красные демоны вылетают — тут всякая арифметика пропадает, один только страх остается.

Ответную реплику герцога я не расслышала, в очередной раз едва не провалившись в сон. Оказавшееся в относительном тепле и покое тело непременно желало расслабиться, даже бурда в чашке оказалась плохим союзником в борьбе с дремотной трясиной, старательно засасывающей меня в свои объятия. Гнилые корни, куда же пропал Кард? Посыльной с его указанием: «оставайтесь там же» вернулся почти час назад. Неужели…

— Глядите-ка… — прервал мои сетования удивленный возглас одного из драгун. — Вот красотища-то.

Появившийся из-за купола собора воздушный корабль и впрямь казался невероятно, завораживающе красив. Оспорить это высказывание было бы сложно даже эльфу, ведь создатели летающей игрушки явно черпали вдохновение в эльфийской же архитектуре, а еще точнее — в стиле великого Укчиэра, чьи концепции «в-гармонии-с-живым» и поныне определяют облик почти всех наших поселений. Мягкий свет нежным золотом лился из широких окон, серебристо искрился на сетчатых крылышках носовой фигуры, становился почти белым у основания парусов, плавно перетекал по ним в пастельно-розовый оттенок и, наконец, растворялся в сумерках на верхних перекладинах мачт. Монументально-суровая мрачность громадного собора еще больше оттеняла хрупкую красоту, рядом с величественным куполом яхта казалась яркой тропической рыбкой из коралловых лагун, удивленно разглядывающей мшистый северный валун.