Истовик-Камень - Семенова Мария Васильевна

Опытный Харгелл сразу понял, что здесь дело было в ином. Он поднял руку:

– Погоди, малый! Ты небось думаешь, я тебя вытащу, а потом запорю, так?.. Клянусь, никто тебя пальцем не тронет!.. – В самом деле, ещё не хватало увечить поркой раба, предназначенного для скорой продажи. Но Корноухий не пошевелился. Тогда нарлак расстегнул ворот, вытащил чтимый символ своего племени – позеленевший от пота бронзовый трилистник Святого Огня – и прилюдно поцеловал в знак нерушимого слова: – Это видел?.. Ну, держи верёвку, болван!..

Снова свистнул упругий витой конец, брошенный умелой рукой. Бросок вышел ещё удачнее первого: верёвка упала на камень и осталась лежать возле ног беглеца. Корноухий долго молча смотрел на неё. Потом оглянулся на камни, шатко замершие над крутизной. И наконец прямо поглядел на Харгелла. На своих недавних товарищей, по-прежнему связанных, как гроздь, придавленной цепью… Пыль успела опасть, и они с дороги хорошо видели его, а он – их.

– Пусть надсмотрщики в рудниках меня вот сюда поцелуют!.. – вдруг громко и торжествующе заорал Корноухий, и Харгелл понял, что было у него на уме, ещё прежде, чем беглец оттопырил тощий зад и хлопнул себя ладонью. – Пускай поцелуют!..

И Корноухий принялся, хохоча, плясать на своём камне, и тот немедленно затанцевал вместе с ним, раскачиваясь всё сильнее. Корноухий бесстрашно подпрыгивал и хлопал себя по пяткам, верша свадебный танец своей родины, южного Саккарема. Из-под многопудовой глыбы с треском и скрежетом стали выворачиваться камни поменьше, вся груда начала шевелиться, словно под ней пробудилось и собралось вылезти наружу нечто громадное. Надсмотрщики поспешно попятились: новый обвал грозил захватить ту часть склона, где они находились. Потом большой камень начал медленно опрокидываться.

Позже кое-кто говорил, будто в последний миг Корноухий пытался схватить верёвку, так и не вытянутую Харгеллом. Кое-кто слышал, будто его отчаянный хохот якобы перешёл в полный ужаса вопль… Так было или нет – никто уже не узнает наверняка. Валун перевернулся. Величавое движение тяжёлой скалы лишило равновесия всю груду камней, и они сперва сдвинулись, а потом, поднимая тучи песка, всё быстрее покатились по склону. Чтобы остановиться и обрести упокоение уже в самом низу, на дне глубокого распадка между холмами…

Могильный курган бывшего вора, который не пожелал идти, как баран на привязи, в рудники Самоцветных гор.

Каменные жернова провернулись и замерли, смолов в пыль то, что судьбе было угодно между ними вложить.

– Я старый осёл!.. – сказал Харгелл досадливо. – Надо было поймать его петлёй, и вся-то недолга! Так ведь побоялся, дурак, что парень отскочит и сорвётся в обвал…

Он сматывал верёвку. Вернее, то, что от неё осталось: размозжённые, перебитые лохмотья.

– Теперь только мешки завязывать. Ещё и верёвку испортил, холера.

Двое мальчишек-веннов в опрокинутой клетке были живы и, судя по всему, серьёзно не ранены. А вот Рыжему досталось так, что не позавидуешь. Когда надсмотрщики вернулись к повозке, он по-прежнему сидел на земле, сжав руками лодыжку придавленной камнем ноги, и негромко стонал. По его лицу, смывая застарелую грязь, ручейками скатывался пот. Над Рыжим, задумчиво теребя усы, стоял Ксоо Тарким. Когда подошёл Харгелл, он спросил его:

– А с этим что будем делать? Посоветуй.

– Прикончить, – пожал плечами нарлак. – Даже если рана не воспалится, за три дня пути, что нам остались, он съест каши на большую сумму, чем ты за него выручишь на руднике.

Тарким заколебался… Он и так потерял сегодня троих. Каттай, державший повод пегой кобылы, упал на колени и прижался к сапогам торговца.

– Не вели убивать его, мой милостивый господин! Он хороший! Он всегда был добрым рабом!.. Позволь, я буду ухаживать за ним и отдавать ему свою кашу…

– А мальчонка-то молодец, – припомнил Харгелл. – Это ведь он предупредил меня, что сейчас начнётся обвал!

Тарким нахмурился, размышляя.

– Откуда ты, раб? – наконец обратился он к Рыжему.

Тот долго молчал – смысл сказанного медленно доходил до него сквозь обречённость и боль.

– Я аррант, – выговорил он затем. Не добавив положенного «господина».

– Грамотный небось? – обрадовался Тарким. Приканчивать раба ему не хотелось. – Каким ремеслом ты владеешь?

– Я был учителем… Я учил детей Управителя нашей столицы. Меня звали Тиргеем…

– Учитель, – усмехнулся Тарким. – Что-то многие нынче избавляются от учителей. Вот и наш благословенный шад, да прольёт Богиня дождь ему под ноги, отправил недавно в ссылку своего наставника, славного Зелхата, прозванного Мельсинским. Жаль, что так вышло, редкого ума был старик… За что же ты угодил в рабство, аррант? Небось целовался с дочерью своего Управителя вместо того, чтобы обучать её грамоте?..

Тиргей выговорил медленно, сквозь зубы:

– Я разошёлся во мнении с придворным астрологом Управителя… Я предостерегал, когда тот пророчил успех… И этот лжеучёный обвинил меня в клевете на Царя-Солнце, к которой я никогда не был причастен…

– Ну, это все они так говорят, – фыркнул Харгелл. Он вытащил из ножен, пристёгнутых к левой руке, боевой нож, которым никогда не пользовался за едой, и деловито погладил им мозолистую ладонь, правя лезвие, точно брадобрей бритву. – Сплошные праведники на цепи, только хари почему-то разбойничьи. А послушать, так каждого – ни за что ни про что!

– О чём же ты пытался предостеречь Управителя, раб? – спросил Тарким. Каттай по-прежнему стоял перед ним на коленях, с проснувшейся надеждой глядя на своего великодушного господина.

Тиргей еле слышно ответил:

– О проходе сквозь гору, которым тот собирался украсить главную дорогу к столице. Мои разыскания убедили меня, что там текут под землёй неукротимые воды… А придворный астролог… он утверждал, будто поток не может проникнуть сквозь гору… с одного склона на другой…

Тарким щёлкнул пальцами, припоминая:

– Ага! Мне один ваш купец недавно рассказывал за бокалом вина… Что-то там такое о заваленном тоннеле в Карийских горах и о реке, внезапно поменявшей течение… Не удивлюсь, если Царь-Солнце скоро выгонит такого дурака Управителя. Харгелл!..

– Что, хозяин? – с готовностью встрепенулся надсмотрщик. – Добить?..

– Нет. Вели рабам подналечь и откатить этот камень. Впряги коней, если потребуется. Да смотрите, ногу ему совсем не оторвите!..

Харгелл пожал плечами, спрятал нож и принялся командовать невольниками, собирая их вокруг камня. Тарким же пошёл выяснить, почему всё то время, пока решалась судьба Тиргея Рыжего, возчик Ингомер безучастно сидел на своих козлах. Равнодушие к участи раба ещё можно было понять, но сегван даже ухом не повёл, когда речь зашла о его драгоценных конях! Это было поистине удивительно и заставило торговца насторожиться.

Тарким обошёл повозку и окликнул:

– Ингомер! Эй, Ингомер, ты что там, уснул?..

Выходец с Островов не пошевелился и не ответил.

– Дядя Ингомер, – забеспокоившись, Каттай полез к возчику на сиденье.

Сегван пристально глядел на своих любимых саврасок, крепко держа вожжи и чуть приоткрыв усатый рот, словно собираясь отдать команду коням. Но в его глазах не было ни движения, ни жизни, а по левому виску на кожаный плащ стекали, густея, тёмные тяжёлые капли. Крохотная каменная чешуйка, отлетевшая при соударении глыб, промчалась вдвое быстрее самой проворной стрелы и ударила Ингомера в голову, убив наповал. Он, наверное, не испытал боли, не успел ничего понять и даже не заметил, как умер. Просто шагнул с дороги, прорезанной в склоне холма, на знакомые снега, взвихренные северной метелью. И сразу увидел могучего пса, запряжённого в лёгкие, быстрые санки. И брата, махавшего из санок рукой: «Вот наконец и ты, Ингомер!»

Эти саночки некогда строились на одного, но много ли места нужно бесплотной душе? И вот уже свищет под полозьями снег: «Поедем домой, брат. Ты видишь – вон он показался впереди, наш остров Розовой Чайки. Он ждёт нас…»

Клетку с мальчишками-веннами вновь поставили на колёса, и ослик, по счастью, тоже непострадавший, потащил её дальше. Только теперь он шагал у конца цепи, привязанный за уздечку; надсмотрщик, который вёл его раньше, занял место на козлах вместо погибшего Ингомера. Тело возчика погребли под скалой, и Харгелл, знакомый с верой сегванов, выбил на камне три треугольника – знак громовержца Туннворна. Но никто не стал возиться и хоронить двоих рабов, убитых скатившимся валуном. Их просто сбросили с крутизны вниз, на каменистую осыпь, и маленькая лавина с шуршанием унесла трупы долой с глаз.

– Вот и с нами так будет, когда доберёмся на рудники… – проговорил невольник, шедший последним в строю. От пережитого страха его потянуло беседовать, и он говорил по-сегвански, чтобы юные венны его поняли. – Всех нас уморят работой и сбросят в отвал, кого раньше, кого позже. Я-то старик, я успел пожить, а вас жалко. Я выпустил бы вас, если бы мог…