Война - Юрин Денис

Ноги Аламеза хорошо запомнили путь, проделанный прошлой ночью. На этот раз они довели хозяина, а заодно и еще двух человек до кладбищенской ограды гораздо быстрее, чем при первой попытке. Собрав в кулак остатки силы и воли, уставший моррон утешал себя мыслями о скором сне и упорно тащил ставшую непосильной, оттянувшую плечи ношу. И вот когда расплывчатые очертания развалин уже проступили из темноты, произошло то, чего Дарк никак не ожидал и к чему вовсе не был готов.

– Воротай отсель, запойка доходяжная! В другую приютку бутылкодружков своих волокай! – прогнусавил внезапно показавшийся из-за покосившегося надгробия шеварийский солдат. – Чо закаменел! Бредь отсель, пока харя дрыном не бита!

Дарк не говорил по-шеварийски, но зато в последнее время частенько слышал язык врагов. Часовой изъяснялся как-то странно: слишком медленно, слишком отрывисто, да и еще с чуждыми иноземной речи интонациями. К тому же Аламез хорошо запомнил, что шеварийцы в девяти случаях из десяти употребляют вместо привычного герканцам «харя» слово «мордало».

– Пасть захлопни, коль чужому языку не обучен! – сообразив, что перед ним соотечественник, ответил Дарк по-геркански, а затем, вспомнив о том, что он все-таки рыцарь, добавил: – Живо веди к командиру, смерд, пока я тебе харю не отполировал!

– Господин фон Херцштайн, это вы?! – после недолгого замешательства спросил часовой, к радости Дарка перейдя на герканский.

– А ты отколь меня знаешь? – насторожился моррон.

– Господин рыцарь, прошу вас, пройдите скорее внутрь! Мы вас уже давно поджидаем! Господин фон Кервиц шибко тревожится! Уж не чаяли и дождаться-то, – бойко затараторил явно обрадованный часовой. – Господин рыцарь, с вашего позволения я сейчас к вам подойду, чтобы с этими ранеными помочь. Злого умысла у меня в мыслях нет, оружие могу здесь оставить…

– А это как хошь… – с облегчением вздохнул моррон, догадавшись, что перед ним или один из наемников Ринвы, или иной имевший отношение к герканской разведке служака.

Осторожно опуская на землю тела тихо постанывающих в бреду соратников, Аламез был преисполнен двояким чувством. С одной стороны, он радовался, что наконец-то добрался до места и сможет передохнуть, а с другой стороны, его очень насторожило появление на кладбище фон Кервица, да еще не одного, а вместе со своими людьми. Скорее всего, агенту герканской разведки от него что-то понадобилось: в лучшем случае всего лишь отчет о нападении на дом герцога Темборга, в худшем – новые труды на благо Геркании. Как бы там ни было, о чем ни повели бы разговор рыцарь и его подручные, но Аламез был все равно рад; рад услышать герканскую речь, да еще выражающую весьма уважительное к его персоне отношение.

Когда Аламез, оставив раненых на попечение часового и еще парочки появившихся из церквушки солдат, спустился вниз, то не узнал подвала. Запыленного и захламленного помещения уже не было и в помине. Новые хозяева открытого им убежища не только основательно прибрались, повыкидывав весь мусор наверх, то есть в находившийся прямо над потолком заброшенный молельный зал, но и создали из еще годных в употребление досок и тентов некоторое походное подобие перегородок и стен. Благодаря их усилиям одно большое помещение превратилось в несколько крохотных комнат, более напоминавших армейские палатки. Входы в них были занавешены старыми шторами или прикрыты наспех сшитыми из разноцветных лоскутов тканями. Их соединяло узковатое для зала, но слишком просторное для коридора общее пространство, заполненное вооруженными людьми. Навскидку новых обитателей было около трех десятков. Одни из них спали, другие о чем-то болтали, третьи готовили пищу на костре, обновляя только что установленную дымовую трубу, свисавшую из дыры, недавно проделанной в потолке, и подходившую почти к самому вертелу над костровищем. Увидев такое чудо походной изобретательности, Дарку оставалось лишь укорить себя за то, что не додумался до такого, и за то, что прошлой ночью его солдаты легли спать дрожащими от холода и голодными. Устройство самодельной печной трубы было очень простым и совершенно незаметным снаружи, ведь вряд ли труба возвышалась над основательно разрушенными временем и дождями, но все еще стоявшими стенами церкви. Дым же, поднимавшийся из нее, ночью вовсе не был заметен, да и манящие запахи жаркого вряд ли достигли бы находившихся довольно далеко от подземного становья жилищ бедняков.