Рыцарь - Деверо Джуд

– Снимай! – приказала Дуглесс, уставясь на него. С видом явного неодобрения Николас схватил ребенка за свивальник в области плеч и держал в вытянутой руке – так, чтобы моча капала на пол, но ни в коем случае не на него. Поворачиваясь лицом к Дуглесс, он спросил:

– Ну, и что же мне теперь делать с ним?!

– Мы сейчас же выкупаем его и оденем так, как полагается, – ответила она. – А ходить он уже умеет? А говорить?

– Но откуда мне знать? – с удивлением спросил Николас.

Дуглесс в отчаянии заморгала глазами: да, между их мирами пролегла не просто временная пропасть! Ей, конечно, потребовалось на это некоторое время, но в конечном итоге она добилась того, что в комнату втащили большую деревянную лохань и принесли горячей воды. Николас что-то бормотал, жалобно стенал и чертыхался, но все-таки развернул своего дурно пахнущего, покрытого грязью сына и погрузил в теплую воду. Несчастный младенец был весь, от пояса и ниже, покрыт сыпью из-за своих свивальников! Дуглесс достала один из кусочков своего драгоценного туалетного мыла и осторожно вымыла ребенка.

В какой-то момент появилась и нянька и, страшно расстроившись, стала говорить, что Дуглесс, наверное, хочет убить мальчика. Николас сначала не вмешивался – возможно потому, что в душе был, вероятно, согласен с нянькой, – но Дуглесс продолжала пристально глядеть ему в глаза, и в итоге он прогнал женщину.

От теплой воды ребенок несколько оживился, и Дуглесс поняла, что он, должно быть, пребывал в состоянии некоторого анабиоза! И она хорошенько отчитала Николаса!

– Но это позволяет избавиться от детского плача! – оправдывался Николас. – Стоит ослабить немного свивальники, и дети начинают орать что есть мочи!

– Что ж, давай-ка тебя упакуем в подобные свивальники и подвесим на колышек, а потом поглядим, не будешь ли ты визжать, как недорезанный поросенок! – возмутилась Дуглесс.

– Но ребенок еще ничего не соображает! – воскликнул Николас, явно ошарашенный и ее действиями, и ходом ее мыслей.

– В самом деле? Да у него уже и сейчас вполне достаточно мозгов, чтобы поступить учиться в Йелл! – ответила она.

– В Йелл? – переспросил он.

– Ну, неважно! А что, у вас уже изобрели английские булавки или еще нет?

Пришлось Дуглесс импровизировать, изобретая что-то вроде пеленок. Николас особенно протестовал, когда, скалывая края сделанной из полотняной тряпки пеленки, она пустила в ход свои броши – одну с бриллиантом, а другую с изумрудами. Плохо только, что у нее не нашлось хоть немного цинковой мази, чтобы смазать опрелости на теле ребенка. Когда наконец малыш был чисто вымыт, насухо вытерт и присыпан пудрой – спасибо еще за бесплатный образец пудры, предложенный ей в какой-то гостинице и засунутой затем в дорожную сумку! – она передала его отцу. Вид у Николаса был испуганный и озадаченный одновременно, но он взял мальчика и спустя некоторое время даже улыбнулся ему. Ребенок тоже улыбнулся в ответ.

– Как его зовут? – спросила Дуглесс.

– Джеймс, – ответил Николас.

Она вновь взяла у него ребенка: это был очень красивый мальчик, с такими же, как у Николаса, темными волосами и голубыми глазами. На подбородке у него обозначилась ямочка.

– Ну, давай-ка посмотрим, умеешь ли ты ходить! – сказала Дуглесс и поставила ребенка на пол – после нескольких неровных шажков тот благополучно достиг ее протянутых к нему рук.

Она еще около часа играла с ребенком, и все это время Николас оставался с ними. Когда Дуглесс стала укладывать малыша спать на ночь, то обнаружила еще кое-что новое в том, как люди елизаветинской эпохи заботились о своих детях. В колыбельке Джеймса, в самой ее середине, была дырка, и ребенка на ночь привязывали так, чтобы его попка приходилась прямо на дырку, а снизу под дырку опять-таки подставляли лохань!

Когда Дуглесс потребовала, чтобы ребенку положили обычную перину, Николас глаза вытаращил от удивления. Нянька разразилась жалобами, и Дуглесс вполне понимала ее мотивы: ведь никаких резиновых штанов на ребенке нет, и к утру вся перина наверняка будет мокрая и грязная, а как стирать перину, набитую гусиным пухом?! В конечном итоге она решила и эту проблему, положив поверх перины кусок вощеной ткани – той, из которой шили плащи-дождевики. Нянька все сделала так, как велела Дуглесс, но все еще продолжала ворчать, когда они с Николасом выходили из комнаты.

– Пойдем поужинаем! – сказал Николас. – Отпразднуем очищение моего сына! – И, произнося это, он взял руку Дуглесс и сунул себе под руку.