Жили-были. Русские инородные сказки – 7 - Фрай Макс

Но даже и это ему в конце концов странным образом понравилось. Словно недостаток страданий был столь же мучителен, сколь и избыток. Почти утраченная гармония вернулась в жизнь. С полсотни картин Романа висело в многочисленных, пусть и второразрядных художественных лавках, еще пара десятков готовилась отбыть в эту же страну дешевого и унылого великолепия. Деньги у него водились, расходов никаких не предвиделось, и значит, он всецело мог отдаться делам душевным, а именно любви и ненависти. Любил он, конечно же, прежде всего самого себя, тем более что личный душевный опыт давал ему возможность весьма многозначительного применения этого чувства: и любовь-сочувствие, и любовь-гордость, и любовь-понимание, и любовь-мечта в отношении самого себя были в его полном распоряжении. А ненавидел он вновь приобретаемых соседей. Особенно редких художников. И особенно художников хороших. Впрочем, хорошие художники ему не попадались. Поэтому его ненависть большею частью тлела, словно ожидая удобного случая или достойного персонажа, чтобы разгореться во всем великолепии. И случай не заставил себя ждать.

На дворе стоял июнь. Дождей выпадало мало, поэтому трава пожухла на остриях, подвяла и шуршала при ходьбе как бумага. Роман встал поздно и, на глаз прикидывая по солнцу, что времени уже никак не меньше одиннадцати, лениво и блаженно плескался у рукомойника, прикрученного проволокой к серому покосившемуся столбу. Неторопливо гудел над ухом привлеченный сыростью большой черно-желтый шмель. Где-то в отдалении, никого не тревожа, громыхала вялая сельскохозяйственная действительность. Покрикивали в синем, слегка заперенном облаками небе чайки. Все было тихо, уютно, обыденно, как всегда. До того самого момента, когда за спиной Романа скрипнула калитка и на забрызганную мылом траву упала неожиданная тень.

– Здравствуйте, здравствуйте! Как поживаете? Вот вам записочка от Софьи Сергеевны! Тоже велит здравствовать! Евгений Палыч меня величать. Можно просто Палыч. Да! Соседствовать с вами будем!

Роман медленно обернулся и обнаружил за спиной невысокого округлого мужичка возрастом немногим за пятьдесят. Он стоял с запиской в руке и, растянув губы в добродушной улыбке, внимательно смотрел Роману в переносицу, не отрывая глаз, но и не позволяя поймать собственный взгляд. То есть смотрел так, словно голова Романа и сам он просвечивали насквозь, мужичок что-то увидел на стене дома и теперь разглядывал это через Романа, столб и рукомойник. Ощущение было столь отчетливым, что Роман вздрогнул, повернулся, ничего не увидел и, вновь обратившись к мужичку, обнаружил, что тот уже опустил голову и смотрит в траву. Записка по-прежнему призывно торчала в кулаке. Роман аккуратно выдернул ее, развернул и прочитал знакомые слова Софьи Сергеевны о тяготах пожилой жизни, дежурные извинения по поводу беспокойства и вежливые напутствия очередному жильцу, а значит, и соседу Романа на летние месяцы. Не без труда разобрав дрожащий старушечий почерк, Роман вновь сложил записку в маленький прямоугольник, воткнул в приготовленную для этого горсть нового соседа и ушел в дом, буркнув через плечо:

– Вход в вашу половину с другой стороны. Калитка там отдельная. Ключи под приступкой.

День был испорчен. Роман лег на диван, вспомнил нелепую фигуру Палыча в потертом коричневом полушерстяном костюме, клетчатой рубашке с галстуком-селедочкой наискосок и стоптанных лакированных ботинках и расстроился окончательно. Новый сосед представлял собой очевиднейшую мерзость. С таким и на мировую выпить противно. Даже ненавидеть его неприятно! Руки у него, наверное, думал Роман, липкие. И работает он скорее всего каким-нибудь кладовщиком или сменным мастером на маленьком, забытом богом заводике. И жена у него такая же, маленькая, круглая, рыхлая, потерявшая от старости минимальные женские очертания и переваливающаяся при ходьбе с ноги на ногу как больная курица. И дети такие же. И все его предки на пять колен, если не больше, такие же убогие и немощные, как и он сам. Господи, куда же мы катимся, говорил про себя Роман, чувствуя, как ненависть поднимается в груди и душит, душит сердце. Это ли венец природы, созданный по образу и подобию твоему? Господи, уродится же такая гадость. Свинья, совершеннейшая свинья! Фу, фу, фу! Фу!

2

Прошла неделя. Против ожидания присутствие так не понравившегося соседа за стеной вовсе не стало для Романа сколько-нибудь обременительным. Точнее сказать, он даже стал забывать о существовании Палыча. Хандры хватало и без соседа. Сквозь застоявшуюся жару, бесплодное ожидание дождя и свежести – наваливалась обычная июньская тоска. К тому же размышления и переживания на продавленном диване требовали свежих впечатлений и столичных продуктов. Этих самых продуктов, так же как и известий с большой земли, как он называл летом Москву, от где-то затерявшейся подруги Татьяны все не было. Вдобавок неожиданно в доме объявились крысы, демонстративно обглодав оставленный на столе батон хлеба, что показалось Роману еще более варварским нарушением уединения, чем появление очередного соседа.