Кровавая месть - Сандему Маргит

Бранд позвал своего внука, который явился в рабочей одежде, хмурый, молчаливый, с болью во взгляде. Старик изложил ему суть разговора.

— Да, это так, — кивнул Никлас. — Я тоже часто испытываю страх перед будущей опасностью. Доминик тоже. Но я не знал, что ты, Виллему, чувствуешь то же самое.

— Это было только один раз, но ощущение было таким сильным, что я решила, что это видение. И я несколько раз чудом спасалась от смерти, так что я начинаю подозревать, что у меня есть какое-то высшее предназначение. Из-за этого я и осталась в живых. Если бы только я могла знать, в чем состоит моя задача! Я же ни к чему не пригодна…

Никлас с горечью улыбнулся, вспомнив о судьбе Ирмелин и о своей судьбе, и, как ни в чем не бывало, сказал:

— Ты просто ослепляешь врагов своей красотой и одурачиваешь их своими выдумками.

— Ты не слишком любезен, — кокетливо произнесла она. — Ты считаешь, что я красива?

— Тебе не стоит закидывать удочку, клева все равно нет!

— Я знаю. Ты не клюнешь. Кстати, я уезжаю. Так что у вас появится возможность немного поскучать без меня.

Они принялись обсуждать ее будущую поездку. Виллему была удовлетворена, обнаружив, что им действительно будет не хватать ее. Они были огорчены тем, что она уезжает. У нее даже появилось желание остаться…

И когда они стали обсуждать ее проблемы, Бранд сказал:

— Подождите, я покажу вам, что обнаружил сегодня утром среди вещей отца! Он собирал все без разбора, независимо от того, представляет ли это собой ценность или нет.

Он вышел из комнаты и вернулся с тонкой деревянной дощечкой.

— Взгляните, это рисовала моя бабушка Силье, это всего лишь набросок.

Оба, Никлас и Виллему, вздрогнули от испуга при виде этого рисунка. Он изображал мужское лицо, в котором было столько устрашающей силы, столько смелости и дьявольской привлекательности, что они отпрянули назад.

— Отгадайте, кто это! — сказал Бранд.

— Я не знаю, — помедлив, произнес Никлас, — может быть, это портрет самого Сатаны?

— Нет, — разочарованно ответил Бранд. — Это портрет самого прекрасного из всех известных мне людей. Это мой дед Тенгель.

Закрыв рукой рот, Виллему смогла произнести лишь: «О, Господи!» — ей не хотелось огорчать дядю Бранда.

Никогда они не представляли себе таким Тенгеля Доброго!

Она знала, что он «меченый». И портрет явно свидетельствовал об этом. Но она представляла его себе величественно-прекрасным.

Самое удивительное, что, чем дольше они смотрели на его изображение, тем красивее он казался им. И когда Бранд отложил портрет в сторону, она подошла и опять стала смотреть на него. Никлас тоже подошел. Он выразил их общую мысль:

— Я бы очень хотел познакомиться с ним!

Хозяин Воллера кипел яростью. Он ходил взад-вперед по комнате и разговаривал со своим приятелем судьей.

— У этой девки не только кошачьи глаза, у нее девять кошачьих жизней! Но теперь с меня хватит! Хватить играть в эту игру! Я хочу, чтобы она страдала. Как страдал я, когда она со своим подлым любовником убила моего единственного сына! Для нее мало быстрой смерти. Пусть помучается!

Судья смотрел на него, сощурив глаза. На его губах играла многозначительная улыбка.

— У нас ведь всегда наготове «тайник»!

— «Тайник»? — не слушая его, произнес Воллер, продолжая возбужденно ходить туда-сюда. — Я лично гнался за ней верхом, но она скрылась в лесу. Улав Харасканке, выследил ее среди бела дня и столкнул с обрыва. Но она по-прежнему жива и здорова. Из чего она сделана?

До него внезапно дошло:

— Ты говоришь, «тайник»? Но ведь он уже занят.

— Да, это так. И все-таки…

— Значит, этим можно воспользоваться…

Хозяин Воллера догадался, на его лице появилась злобная улыбка.

— Почему бы и нет? Почему бы и нет?

Услужливое выражение на лице судьи говорило о том, что он думает то же самое. Воллер продолжал:

— Целый год без женщин… А тут молоденькая девица…

— Молодая помещичья дочь сможет исполнить приятнейший танец!

— Хотел бы я взглянуть на это! — сказал Воллер. Один из его людей вбежал, задыхаясь, в комнату.

— Что там у тебя?

Человек поклонился.

— Ивар Свартскуген вышел на воровскую охоту на опушку леса, — едва переведя дух, сказал он. Помещик тут же встал.