Приют героев - Олди Генри Лайон

Отец смотрел на художества отпрыска сквозь пальцы: подрастет – перебесится, за ум возьмется. Так оно в итоге и случилось, но при весьма грустных обстоятельствах.

Удирая из сада булочника Розенблюма и спасаясь от разъяренного пса, Рене спиной навернулся с высоченного забора на булыжник мостовой. Домой его отволокли приятели, смирные и испуганные. Сам Ренька идти не мог. Умений матери хватило лишь на то, чтобы унять боль, рвущую спину, с помощью заговоренного отвара мака. Спешно послали за Тристаном Франингером, лицензированным медикусом-костоправом, что жил за два квартала от дома Кугутов.

К чародейству Тристан дара не имел, зато имел диплом лекарской гильдии.

Высокий и стройный медикус, больше похожий на гвардейского капитана, долго цокал языком и тяжко вздыхал, осматривая Рене. Хмурился, отводил глаза, не желая встречаться взглядом с родителями мальчишки. К счастью, он был хорошо знаком с «Трактатом о спине» великого Али Хуссейна, убитого турристанскими фанатиками за излечение еретички Биби-ханум. Костоправ растер больному спину грубой тряпицей, смоченной маслами фурбийуна, руты и касатика, предварительно согрев пострадавшее место компрессами, затем наложил повязку из олеандра с бделием, сагапеном и бобровой струей. Уходя, Тристан рекомендовал в течение двух недель пить отвар черного нута с аиром.

Следующие полгода запомнились Рене, как сплошной кошмар, составленный из неподвижности, миазмов изувеченного тела, регулярных визитов Тристана и возвращающейся вместе с ним боли. Медикус представлялся мальчику безжалостным экзекутором, палачом, через день являющимся пытать жертву.

Однако Тристан Франингер свое дело знал: через полгода Рене встал с кровати.

Доковыляв с помощью отца до большого зеркала, он закричал от отчаяния. Уродливый горб вспучил, изломал некогда прямую спину, превратив непоседливого мальчишку в балаганного уродца. Медикус уверял, что со временем, если Рене будет регулярно выполнять предписания, горб уменьшится и будет не очень заметен – хотя, разумеется, не исчезнет полностью. Он, Тристан, и так совершил чудо: в девяти случаях из десятка подобные увечья приковывают людей к постели на весь остаток жизни.

Годы спустя Рене осознает: его уродство на самом деле не так уж велико, и выглядит он скорее очень сутулым человеком, нежели горбуном. Но тогда, рыдая и бранясь, он никак не мог взять в толк: отчего отец с матерью едва ли не молятся на медикуса, отчего улыбаются сквозь слезы?! Чему радоваться, если жизнь кончена?!

Он калека! посмешище!!! – навсегда, навеки…

Тем не менее, Рене быстро шел на поправку, старательно выполняяя назначенные Тристаном упражнения. Сперва минутами, длинными и мучительными, а позже – часами висел на перекладине (подтягиваться медикус запретил категорически!), прогибался назад до хруста в многострадальной спине, вставая на носки, тянулся к небу кончиками пальцев, спал на жестких досках… Выходить на улицу долго робел, опасаясь насмешек, а еще больше – сочувствия недавних товарищей по играм и проказам. Вместо былых бесшабашных выходок он с головой погрузился в изучение семейной науки. Эмаль и пульпа, корни и головки зубов, гингива и мандибула, флюсы и пульпиты, периодонтиты и пародонтозы, неправильные прикусы и изъязвления полости рта, флюктуации ауры и дентат-наговоры, владение зачарованным ретрактором и финальный откат-импульс боли, позволяющий восстановить затраты маны…

Наука оказалась сложной, местами она граничила с настоящим искусством. Но Рене учился столь же рьяно, сколь упорно продолжал бороться с проклятым уродством. Отец не мог нарадоваться на сына; временами, когда Кугут-старший думал, что малыш не видит, на глаза его наворачивались слезы умиления и гордости. Через год Рене вовсю ассистировал родителю, а к шестнадцати годам блестяще сдал экзаменацию, став полноправным пульпидором. Теперь он принимал пациентов по очереди с отцом и старшим братом Петроком.

Юноша ходил по улицам с гордо поднятой головой: все его ровесники трудились подмастерьями, а он считался мастером, имея пусть небольшую, но собственную практику!

И тут судьба снова решила поглумиться над Рене Кугутом.

Горбатый пульпидор влюбился. По уши и без остатка, как свойственно молодым людям. В дочку ювелира Стешеля, юную красавицу Веронику. Ах, эти трепетные ресницы, ох, эти тяжелые косы цвета спелой пшеницы, эх, эта многообещающая полуулыбка, что нет-нет, да и снизойдет на губы красотки, ух, этот стыдливый румянец и девичья грудь, высоко вздымающаяся от волнения…