Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна

Между тем пальцы уличного попрошайки ткнулись в ладонь командира, и как видно, не порожняком, потому что дальнейших расспросов не последовало.

– Вы, любезный, по ночам-то пыл поумерьте.

– Как прикажете, господин хороший, как прикажете!

Собаки, замолчавшие было при нашем появлении, снова начали поскуливать, и хозяин зло пнул ногой по ближайшей клетке:

– А ну, угомонитесь, твари!

Перебитые лапы, изможденные голодные морды, лишайные проплешины, по всему двору раскидан мерзлый крысиный помет пополам с собачьим. Ради пушистого зверька можно было убить десяток человек, а здесь, на городских окраинах, никому не интересен даже известный рассадник заразы? Разве это правильно? Вряд ли. Вот только никто из Цепи надзора и шага не сделает в Сальные кварталы. Побрезгует. В первую очередь слишком малой мздой.

– Я вас догоню.

Командир патруля обернулся и вопросительно посмотрел на меня.

– Живот скрутило.

Отговорка, прямо скажем, глупая, но все же мало-мальски естественная, если вспомнить вкус прогорклого пива.

– Хорошо. Будем ждать у жаровни на углу.

Калитка захлопнулась. Хозяин дома, потерев ладони одна о другую, заискивающе спросил:

– Показать вам отхожее место, господин?

Я обвел двор скучающим взглядом:

– Зачем? Кучей дерьма больше, кучей меньше – и заметно не будет. Верно?

Попрошайка насторожился, но, видно, откупные запасы на сегодня были полностью исчерпаны, поэтому оставалось только продолжать переговоры, охотно поддакнув:

– Как скажете, господин.

– У тебя есть наследники?

– А как же! Двое.

– Что так мало?

– Да не сложилось… – Он развел руками и скорчил скорбную гримасу, молниеносно преобразившись в вызывающего неподдельную жалость нищего.

– Лучше б ты правду рассказывал, больше монет бы кидали, – заметил вышедший на крыльцо юноша и смачно сплюнул, обновляя ковер дворовой грязи. – Откусили ему хозяйство, вот и все дела. Собака и откусила, которую он палкой охаживал.

– Не лезь в дела старших, когда не спрашивают! – осторожно огрызнулся хозяин дома.

Не будь меня, упомянутая палка, скорее всего, тут же пошла бы в ход, только уже не по собачьей спине.

– Сам скоро старшим стану. Или ты, батяня, все забываешь, сколько лет с моего рождения набежало?

– Иди в дом!

– В дом так в дом. Освежусь немного и пойду.

– Ни в грош отца не ставят, чуть только усы пробиваться начнут, – горестно вздохнул попрошайка, то ли стараясь вызвать мое сочувствие, то ли разучивая новую роль.

– Не ставят, говоришь? Но на улице-то помогают?

– Если бы, господин хороший, если бы! Сами видите, здоровьем пышет, дубина этакая! А в моем деле чем щеки тоньше, тем доходы больше. Вот помру в одночасье, на кого все это останется? Все тяжким трудом заработанное…

– Помрешь сейчас – мне проку не будет. Казна все опечатает и заберет. Да, может, и к лучшему… – Юноша косо посмотрел на клетки. – Спать будет спокойнее.

– И как скоро совершеннолетие? – спросил я.

– Как весна закончится.

– А до той поры, значит, почитать и любить отца надо?

– Значит, так. – Последовал новый плевок.

– И в здравии и в болезни?

– Да уж как водится.

Я подошел к одному из загонов. Собаки при приближении человека, да еще незнакомого, испуганно разбежались по углам, а когда в моих руках появилась увесистая палка, казалось, и вовсе затаили дыхание, ожидая чего-то ужасного даже по их искалеченному соображению.

– В здравии и болезни, стало быть… В первом твои дети явно преуспели. А как насчет второго? Не желаешь проверить?

* * *

Утренняя заря означала для меня не окончание службы, а возвращение на оную, потому что позволить мне отоспаться никто не собирался. Снадобья помогали обходиться без сна и гораздо дольше, это правда, но не было никакой нужды, кроме злобной обиды, отправлять меня с очередным Ведущим в унылое странствие по городским улицам, хорошо хоть не столь убогим, что принимали меня ночью.

Намерение подать прошение в городскую стражу, и до сего дня не слишком четкое и мало согревающее душу, полностью рассеялось вместе с утренним туманом. Странно, я ведь не увидел ничего нового: мздоимцев полно на любой службе. Так почему с отвращением коснулся серебряного шитья, снимая накидку? Потому, что всю ночь напролет словно смотрел в кривое зеркало.

Не длинноворсые ковры купеческих лавок, а грязная мостовая и дворы, на которых по щиколотку проваливаешься в дерьмо. Не угодливое понимание, а подчас искренний страх и безотчетное желание откупиться, только бы протянуть еще один лишний день среди отбросов. Не кошель, округливший лоснящиеся бока, а истончившиеся от бесконечных прикосновений медные монеты, пропитанные трудовым потом протягивающих их ладоней. Все то же самое, если заглянуть на изнанку, но… Кому она нужна? Меня вполне устраивает то, что я вижу с лицевой стороны. Уж лучше оставаться служкой в чистеньких коридорах Наблюдательного дома, чем хранить покой Сальных и прочих засаленных кварталов!