Духи Великой Реки - Киз Грегори

Перкар в этом сомневался, но предчувствие — не уверенность. Да и спорить ему было слишком трудно.

— Спаси их, — повторил юноша.

— А как насчет тебя, красавчик? Ты ведь тоже не хочешь умирать, верно?

— Нет, — ответил Перкар, только теперь ощутив, как хочется ему жить. — Не хочу. Но сначала спаси их.

— Как благородно! Но раз вы действовали вопреки моим желаниям, я не стану исцелять никого из вас.

— Как будто ты сам когда-нибудь считался с чьими-то желаниями, — пророкотал глубокий голос, от звука которого содрогнулась сама земля — Как будто ты когда-нибудь осуществил что-то, не исказив замысла!

Карак и Перкар, как один, обернулись к говорившему; звук его голоса был таким низким, что Перкар с трудом разбирал слова.

— Балати, — простонал Карак с проклятием. Действительно, это был Владыка Леса. В его единственном черном глазе отражались танцующие на воде огни, но сам он словно поглощал свет — Балати казался сгустком теней и длинного меха, откуда поднимались ветвистые рога — на самом деле, как разглядел теперь Перкар, огромные деревья, уходящие на немыслимую высоту вместе со своими необъятными кронами. Рядом с Балати стояла рыже-золотистая кобылица; такого великолепного животного Перкар никогда не видел. Когда Балати заговорил снова, лошадь повернула голову и обнюхала сначала неподвижное тело Свирепого Тигра, затем Хизи.

— Хорошенькую же шутку ты со мной сыграл, Ворон, — прогрохотал Балати, и слова его падали словно тяжелые, неподатливые камни. — Ты убил моего Брата.

— Он был опасен, — прошипел Карак. — Через тысячу лет, когда было бы уже поздно что-то делать, а он принялся пожирать тебя самого, ты бы это понял.

— Для того, чтобы подобного не случилось, ты и существуешь, Карак, — ответил Балати. — Такова твоя задача, и ты хорошо ее выполнил. Брат был болен, даже, пожалуй, мертв, — он стал призраком бога, завидующим живым.

— Ах! — обрадовался Чернобог. — Вот и хорошо — ты сам все понял. Пожалуй, я теперь слетаю и посмотрю, кого же мы создали. Новый бог-Река, как и старый, не осознает себя в Эриквере, но когда он покинет пещеру…

— Ну нет, — проговорил Балати почти ласково. — Тебе не повредит толика смирения, так что ты побудешь немного со мной, — чтобы я скорее понял все происшедшее.

— Господин, — просительно начал Карак, — мне за многим нужно приглядеть, многое сделать в том мире, который теперь возникнет.

— Да, без сомнения. Но мы позволим заняться этим смертным вместе с маленькими местными богами.

Карак неожиданно превратился в птицу и попытался улететь, но не успел он взмахнуть крыльями, как стал вдруг уменьшаться в размере; Владыка Леса протянул могучую лапу и поймал его. Перкар услышал единственный жалобный вскрик, и Ворон исчез.

— Владыка Балати… — запинаясь, начал Перкар.

— Я тебя узнал, — перебил его бог. — Ты убил хранительницу оружия и украл мое имущество.

— Да, — признался Перкар. — Но я… только я из всех, кто здесь есть, и из моего народа… — Юноша застонал от усилившейся боли. — Виноват только я, больше никто.

Балати медленно склонил голову к плечу. В его взгляде не было, в отличие от Ворона, Охотницы и других богов, которых встречал Перкар, ничего человеческого. Балати был порождением мира, в котором еще не было ни человека, ни альвы, порождением земли и леса, еще не населенных мелкими богами. В единственном подернутом туманом глазу нельзя было прочесть милости и сочувствия — но и ненависти, зависти и алчности тоже.

— Раньше ты чего-то хотел, — пророкотал бог. — Чего?

— Раньше?

— Когда ты украл мое имущество.

«Он говорит, — понял Перкар, — о том, что было год назад, когда погибли Апад и Эрука, Капака и альвы».

— Мы… Мы приходили просить больше земель для пастбищ, чтобы не нужно было воевать с менгами.

Балати несколько мгновений смотрел на юношу.

— Это разумно. Они ваши.

— Наши?

— Две долины, те, что лежат к западу от Агирулуты. Ты знаешь, где это?

— Да, господин, — невнятно пробормотал Перкар, — я знаю. Благодарю тебя.

Но Владыки Леса перед ним уже не было. Осталась только кобылица, она стояла рядом со всхлипывающим над Хизи Тзэмом. Кобылица двинулась к Перкару, превратившись при этом в менгскую женщину, красивую и величественную. На лице ее был написан гнев.

— В этой девочке, Хизи, сохранилась еще искра жизни, и раз в ней нашло приют мое дитя, я исцелила ее. Твоя подруга будет жить.