Стеклянный страж - Емец Дмитрий

– Зачем?

– Фулона велела.

– Я туда больше не пойду! Так и знай! Все! Отстрелялась! – категорично произнесла Таамаг.

– Пойдешь! Хоть все табуретки тут перешвыряй! – повторила Фулона.

– Не пойду!

– Пойдешь, пока я старшая валькирия! Поверь, это тебе на пользу. Как еще воспитывать терпение? Терпение – это когда терпишь не кинозвезду с причудами, не капризного художника, ломающего кисточки, а именно такого несчастного, брюзжащего…

– …гриба!.. – оборвала Таамаг. – Пусть он тебя за руку кусает!!! Ясно? Нечего за чужой счет добренькой быть!

За ужином валькирия каменного копья была непривычно тихой. Багрова не задирала, а на его опухшую переносицу смотрела отрешенно, точно не понимала, что это с ней такое.

Матвей тоже рта не открывал. Перед глазами у него стояла злополучная банка в руках у Мамзелькиной. Зачем Мировуд отдал его сердце Аиде Плаховне? В этом он весь. Всю жизнь лавировал, ловко вписывался в повороты, успевал и там и тут, пока дорога не закончилась, машина не остановилась и ему, кашлянув, не сказали: «Все, приехали. Выходьте, товарищ!» И, открыв дверцу машины, он узрел снаружи непроглядную тьму.

Скользнув взглядом по комнате, Матвей не увидел шкафа. Ага! Значит, шкаф с вещами в спальне. Что ж, тем лучше!

Доев, Таамаг отодвинула тарелку.

– Ладно… Наше вам с кепочкой! Почапала я… – буркнула она, неохотно вставая.

– Куда? – спросила Фулона.

– На кудыкину гору собирать помидоры! – огрызнулась Таамаг.

– Тамара!!!

– Чего Тамара?! Куда надо – туда и иду. Гному старому нужно лекарства дать!

– Разве у него сейчас не другая сиделка? – неосторожно спросила Хола.

Таамаг фыркнула, в один фырк вложив столько эмоций, что у соседки с верхнего этажа в закрытом холодильнике сварились все яйца и сосиски.

– Видала я эту сиделку! Пойдет в другую комнату, телик врубит, и все ей по барабану!.. Если старикан кусаться будет – она его без укола оставит! Нет уж, сама пойду! Застукаю ее – ноги повыдергаю!

Закрыв за Таамаг дверь, Фулона вернулась в комнату. Ирка заметила, что валькирия золотого копья довольна.

– Сработало! На самом деле Томка добрая! В глубине сердца! – сказала она радостно.

– В очень большой глубине… Если под Северным полюсом много лет яму рыть – до магмы докопаешься! – буркнул Матвей, у которого, когда он жевал, ныла переносица и слезились глаза.

– Значит, надо рыть, – пожав плечами, сказала Фулона. – Я вот, например, боролась со своей вспыльчивостью двадцать два года…

Ирка втайне обрадовалась, впервые поймав Фулону на человеческой слабости. До сих пор она была чересчур идеальна и оттого непонятна. Слишком совершенное совершенство всегда пугает. Куда больше верится в совершенство с маленькими оговорками и человеческими слабостями. Если у любимого актера нет даже прыщика на лбу, или смешной родинки, или кривого зуба – поздравляю, вы влюбились в фотошоп.

Ламина не могла жить без того, чтобы кого-нибудь не задирать. Временно оставив в покое свои излюбленные мишени, Холу и Ильгу, она переключилась на Ирку.

– Мне тут одна птичка нащебетала: тебе некромаг готовит? А вот я бы не желала, чтобы мне готовил некромаг! «Матвей, а Матвей! Почему у нас курица в бульоне брассом плавает?»

Заметив, что Ирке такие шуточки не нравятся, Фулона пришла ей на помощь и отослала Ламину в ванную посмотреть, не капает ли вода с крана. Ламина удалилась.

Вскоре Багров отобрал у Зиги пустую кастрюлю из-под котлет, которую этот гений нахлобучил себе на голову, и отправился за Фулоной на кухню. Валькирия золотого копья как раз заканчивала ставить в мойку большую стопку тарелок.

– Свалится! – сказал Багров, оценивая высоту пирамиды.

– Бывало, и выше строили! – успокоила его Фулона. – Чего такой пасмурный? Молчал весь вечер. На Таамаг злишься, что ли?

– Нет.

– Это радует, – кивнула Фулона.

Она подошла к окну, выглянула и, вздохнув, сказала:

– Ну вот! Опять вышла и сидит!

– Кто?

– Сумасшедшая со второго этажа.

Матвей посмотрел в окно. На лавке у подъезда сидела худая женщина и чистила апельсин.

– Почему сумасшедшая? Выглядит как нормальная! – сказал Багров, но и сам уже заметил, что на одной ноге у апельсиновой женщины тапка, а на другой сапог.

– У нее когда-то золотую цепочку сорвали, и она на этой цепочке зациклилась. А дети все не могут остановиться и дразнят. Скажут: «Нин! Пойдем покажем – кто украл!» – ткнут в кого-нибудь пальцем, а сами прячутся. Она бежит, ругается, камни швыряет…

– А если пару дитенков отловить и мозги вправить? – предложил Багров.

– Отлавливали даже и не пару, но с соседних дворов обязательно кто-нибудь притащится. Это теперь цирк для всего района! – с досадой сказала валькирия золотого копья.

Фулона повернулась и вышла. Багров услышал, как она сердито кричит оруженосцу, чтобы он загнал Нинку домой. Еще через минуту Матвей увидел в окно, как оруженосец сидит перед женщиной на корточках и что-то терпеливо ей втолковывает, а она, продолжая чистить апельсин, мотает головой. На горизонте же из крайнего подъезда подозрительно часто выглядывают два пацаненка. Постоят, на небо посмотрят и снова в подъезд.

Оруженосец встал и потянул апельсиновую женщину за рукав, но та упрямо выдернула руку. Сейчас он уйдет и начнется по новой. Тогда оруженосец сердито повернулся и зашагал к крайнему подъезду. Шкеты выскочили и чесанули за дом.

В груди кольнуло, о чем-то напоминая. Ага, трудолюбивая старушка Мамзелькина передает свое дружеское «ку-ку»!

Багров выглянул в коридор и, убедившись, что там никого, скользнул в спальню. Когда Матвей дернул дверцу шкафа, сверху на него скатилась пыжиковая шапка и еще секунду спустя старое кимоно, небрежно обкрученное синим поясом.

Плащ Багров нашел сразу. Он висел с краю. Застегивался на четыре пуговицы. Не желтый, а темно-песочный. Без капюшона. Сзади болтался пояс.

Матвей закрыл глаза, пытаясь ощутить, исходит ли от плаща магия. Нет, ничего. Самый заурядный плащ. Только от пуговиц исходил слабый, едва ощутимый жар.

Багров усмехнулся. «Дожжи начнутся, а у меня подходяшших вешшичек мало», – повторил он.

Какого рода магия, Матвей разобраться не пытался. Как любил шутить дошутившийся Мировуд: «Это слишком долго, и для этого надо слишком много дохлых котят».

Действовал Багров быстро и нервозно, часто оглядываясь на дверь. Первым делом он принялся отрывать от плаща оловянные пуговицы. Ни ножа, ни ножниц близко не оказалось. Матвей дергал их, пыхтел, пытался открутить, многократно поворачивая, но пуговицы держались как влитые.

«Ничего себе! С пуговицей не могу справиться, которая на трех нитках болтается! Позорище!» – подумал Багров. Он ощущал себя нелепо – примерно так, как однажды, когда на глазах у Ирки не сумел открутить крышку с кабачковой икры, которая потом легко открылась в слабых ручках Антигона.