Кто там во тьме? - Сандему Маргит

– Любовный роман. Но они соединились уже во второй главе, так что дальше читать довольно скучно. Писатель, очевидно, не знает, что влюбленные не должны соединяться раньше чем в последней главе.

– Это ты про нас?

Личико Эллен, обрамленное иссиня-черными волосами, чем-то неуловимо напоминало кошачью мордочку. Эллен покраснела:

– Думаешь, мы уже добрались до последней главы?

– Думаю, да. А может, это только начало? Стараясь ничем не выдать своей радости, Эллен склонилась над кроватью, старательно поправляя просты ню.

– Как ты себя чувствуешь? Натаниель радостно потер руки:

– Прекрасно!

Эллен радостно улыбнулась:

– Я спрашиваю про твои обмороженные ноги и рану на руке. Она просто ужасна. Знаешь, сколько на тебя ушло пенициллина?!

– Во сне?

– Угу. Тебе постоянно делали инъекции. Врач допытывался, что за гадость попала тебе в рану. Ни одно насекомое не могло занести в рану такую ужасную заразу, говорил он. А что мы могли ему сказать?

Натаниель оглядел свою перевязанную руку. Без всякого сомнения инфекция попала именно в рану на руке. Знаешь, я уверен, Тан-гиль наносил мне смертельные удары. И ему бы наверняка удалось умертвить меня. Мне помогла большая сила сопротивления, что я получил в наследство и в подарок. Да еще помогли Черные Ангелы. Ну и, наверно, пенициллин. Ведь и мы, люди, иногда совершаем чудеса.

– Мама ушла надолго? – он задержал ее руку в своей.

– Думаю, несколько часов.

– Эллен, я больше не могу и не хочу ждать. Раньше мы не могли прикоснуться друг к другу.

– А сейчас можем? Считаешь, все опасности позади?

– Обними меня. А там посмотрим, упадет ли небо на землю.

– Но ведь ты еще так плох. И твоя рана…

– Рана-то у меня на руке! В данном случае можно обойтись и без руки.

Она оценивающе посмотрела на него; в глазах девушки плясали бесенята.

Наклонившись, прижалась к щеке юноши.

Небо осталось на месте. Но оба они здорово оробели.

Натаниель внимательно посмотрел на нее, ища в ее глазах ответ. Крепко обнимая девушку, поцеловал. Поцелуй продолжался так долго, что оторвавшись наконец от Натаниеля, девушка долго ловила ртом воздух.

– Натаниель, может быть нам лучше подождать? Мне кажется, что твоя рана и большая доза пенициллина… могут оказать… ну, не дать…

– Что за глупости! Хочешь проверить?

Она непроизвольно отодвинулась. Натаниель испугался.

– Эллен, ты меня неправильно поняла! Я вовсе не такой! Я просто подумал, что нам с тобой нечего таить друг от друга, что мы можем вести себя естественно. Прости, если я сделал что-нибудь не так!

Эллен оттаяла:

– Прощения просить надо мне, а не тебе. Девушка снова присела на край кровати:

– Конечно, мы должны вести себя естественно. Проблема только в том, что я иначе воспитана.

– Я все понимаю. Но ты же знаешь, что можешь довериться мне. Давай пока забудем про все остальное человечество. То, о чем мы говорим, касается только нас, и никого другого. Я прошу тебя позволить мне вести себя открыто. Раскрыть тебе самые сокровенные мысли. Знать, что ты правильно поймешь и обрадуешься.

– Это прекрасно, – слегка дрожащим голосом отвечала Эллен.

Здоровой рукой Натаниель начал потихоньку расстегивать на девушке блузку. Она прилегла на кровать рядом с ним, помогала ему дрожащими руками и прерывисто дыша. Наконец она взяла его руку и направила ее в нужное место.

Они не произнесли не слова. В комнате было слышно только сдерживаемое прерывистое дыхание. Девушка никак не могла совладать с пуговицами на пижаме. Ей почему-то не хотелось рассказывать о том, что она не раз помогала Кристе снимать пижамную куртку. Но только куртку! Ее чистота противилась остальному.

И тем не менее она все же разглядела и рану на груди, и поджарый живот, и курчавую полоску волос, тянущуюся от пупка вниз… Тогда она отворачивалась.

Но в этот раз все было по-другому. Сначала ей приходилось принуждать себя… Рука ее нежно гладила курчавые волосы, остановилась у пупка и… тут Эллен отдернула руку.

Натаниель склонился над девушкой и нежно поцеловал, здоровой рукой стягивая с нее джинсы. Эллен старалась облегчить эту непростую задачу. Когда на ней, наконец, не осталось ничего, она слегка поежилась. Скорее от удовольствия. И, конечно же, от нетерпения!