Стражи - Бушков Александр

К верховому подбежал офицер в капитанских погонах, размахивавший большим листом бумаги. Он был в полной форме, без фуражки, правда, — но поручик наметанным глазом почти сразу же определил, что человек этот — штатский. Военный такие тонкости подмечает очень быстро: и движения какие-то не те, и саблю он явно не умеет придерживать на бегу, она нелепо колотит по ногам, чего никак не допустил бы кадровый офицер, привыкший держать левую руку соответствующим образом… Пенсне на носу ни о чем еще не говорит, но волосы чуточку длиннее, чем предписывают воинские регламенты. Да и весь облик… Более всего человек в пенсне походил на одного из батальонных ученых — они поголовно, ради соблюдения надлежащей секретности, носили форму, всем особым порядком присвоены воинские звания, что ничуть не прибавило им вымуштрованности.

Капитан, размахивая бумагой перед всадником, что-то говорил — судя по всему, горячо, громко, едва ли не кричал. Подполковник мотнул головой, сделал многозначительный жест, понятный наблюдающим и без звука: Совершенно сейчас не до этого, сударь мой! Не время…

И попытался повернуть коня — но капитан форменным образом повис на поводьях, поднимая повыше свою бумагу (похоже, густо исписанную черными чернилами). Подполковник на него прямо-таки рявкнул. Безрезультатно. Конь шарахался, пятился, задирая голову, капитан старался его удержать, что-то отчаянно доказывал, втолковывал, чуть ли не умолял…

Чуточку остервеневший, сразу видно, подполковник в конце концов не выдержал. Крикнул что-то в сторону и, когда к ним подбежали двое унтеров с такими же, как у всех прочих, горестно-злыми лицами, о чем-то распорядился. Унтера промедлили. Подполковник, багровея от злости, заорал на них так, что его конь прижал уши, шарахнулся. Тогда только унтера приблизились вплотную, осторожно, но непреклонно освободили узду от капитанской руки, а самого капитана, крепко придерживая за локти, повели за ворота. На их лицах, сконфуженно-решительных, ясно читалось: простите великодушно, ваше благородие, приказ… Подполковник прокричал что-то вслед, повернул коня головой от ворот и вновь принялся деловито распоряжаться — надо признать, довольно толково: все его неслышимые команды и выразительные жесты лишь прибавляли порядка, не допускали промедления и толкучки.

Оказавшись за воротами, капитан не унялся, он еще какое-то время пытался вырваться, но унтера, очевидно, только что получившие соответствующие указания, его не отпускали, стиснув локти, конфузливо отворачиваясь, насупясь…

Двор понемногу пустел. Колонны пехоты уходили по дороге в сторону Гатчины, офицеры и их семейства рассаживались по выстроившимся длинной шеренгой извозчичьим экипажам. «Точка» оставалась на том же месте, и Зимин с поручиком прекрасно все видели: вот уже почти никого и не осталось перед воротами, только приутихший подполковник и вытянувшийся перед ним десяток офицеров. Короткая команда — и они разбежались, исчезая меж домов. Подполковник, рывком развернув коня, шагом выехал за ворота — понурившийся, печальный, поникший, словно полководец наголову разбитой армии.

— Кажется, сейчас будут взрывать… — едва слышно произнес поручик. — Очень похоже на подрывную команду…

— Точнее говоря, на тех, кто должен отдать последние распоряжения дежурным подрывникам, — сухо поправил Зимин. — Стоп, достаточно! Все, что нужно, мы видели…

С последней фразой его голос дрогнул, сорвался. Ну, конечно же, он не хотел своими глазами наблюдать агонию батальона, как любой здесь. Эти чувства определенно передались инженеру — тот проворно произвел все нужные манипуляции, излишне громко и резко щелкая рычажками, ссутулился в своем кресле.

— Есть тут некоторая неправильность… — врастяжку произнес Зимин. — Тот подполковник, вне всякого сомнения, был там самым старшим, всеми командовал… Но так не должно быть. При создании батальона сразу было четко установлено: командующий батальоном — генеральская должность, начальник штаба — полковничья. Этот офицер маловат чином для того, чтобы заправлять всем — и, тем не менее, мы именно это и наблюдали. Странно…

Поручик неуверенно предположил:

— Но это уже другое время… Государь Николай Александрович мог изменить порядок.

— Очень сомневаюсь, — произнес генерал решительно, с тенью некоторого высокомерия. — Потому что, простите за прямоту, такие вещи наверняка зависели не от государя Николая. Уж не посетуйте на грубое мужицкое словцо, но вы, поручик, изрядно здесь пообтесались. Должны понимать иные нюансы. Вспомните, что не всякий самодержец всероссийский был посвящен в тайны Особой экспедиции, а впоследствии нашего батальона. Тут уже все зависит от Особого комитета, каковой и решает, посвящать ли нового монарха или оставить все в глубочайшей тайне. Из чего вовсе не следует, что в комитете заседают злокозненные заговорщики наподобие масонов — просто-напросто именно такой порядок в свое время установила Екатерина Великая — скорее всего, в силу известной неприязни к цесаревичу… Как бы то ни было, государь Николай Павлович установленный великой бабушкой порядок лишь подтвердил. Я ничего не знаю точно, разумеется, но вы должны быть уже осведомлены, что представлял из себя государь Николай Александрович и до чего он довел Российскую империю. Скажем прямо: у меня есть сильные подозрения считать, что этому самодержцу Особый комитет не только не доверил кое-каких тайн, но и вообще не посвятил в свое существование. Не впервые случается… Откровенно говоря, я опасаюсь, что там обернулось еще хуже…