Глубины земли - Сандему Маргит

Из окошек совсем рядом падал свет.

— Я — не ожидала, что вы здесь живете, — проговорила она. — Но мне кажется, я понимаю, почему. Наверное, вас, как и меня, пустошь поразила своим величием и околдовала.

— Наверное. Я не хотел жить ни в бараках, ни в деревне, там для меня слишком тесно.

— У вас есть… семья?

— Есть женщина, которая заботится, чтобы у меня было все, что мне необходимо.

Анна-Мария потеряла дар речи. Говорить подобное так прямо и жестоко! Да, пожалуй, он и на самом деле неотесанный, они правы.

— Мне, наверное, следовало бы пойти домой, — прокричала она ему. — Клара может волноваться!

— Клара отреагирует на это спокойно. А с Нильссоном — хуже. Не боитесь еще раз стать объектом его болтовни?

— Опять? А он так много говорил обо мне?

— Он говорил, что хозяин хочет на вас жениться. Она так растерялась, что даже остановилась.

— Нет, но!.. Адриан никогда не стал бы рассказывать об этом Нильссону!

Коль тоже остановился. Он поднял фонарь и изучающе посмотрел на нее, чтобы определить, правда ли то, что она говорит.

— Нет, не хозяин, — коротко сказал он. — Но его сестра.

Анна-Мария была слишком взбудоражена, чтобы говорить разумно.

— Но на каком основании они… они… Коль состроил гримасу.

— Поосторожнее с этими кошками, — только и сказал он.

И снова двинулись в путь. Они подошли к калитке, и Анна-Мария крайне неохотно последовала за ним. На самом деле, выбора у нее практически не было, она теперь просто-напросто не смогла бы найти дорогу домой. Да и тепло, конечно, манило.

Он открыл дверь и, довольно небрежно помахав рукой через плечо, попросил ее войти.

Внутри было уютно. Все говорило о заботливых женских руках. Это было видно и по приятному теплу, и запаху свежеиспеченного хлеба, и по чистой, аккуратной комнате, в которую они вошли.

Из кухни вышла пожилая женщина.

— У меня гости, фру Аксельсдаттер. Новая учительница. Будьте добры, дайте ей выпить что-нибудь теплое, она провожала Эгона домой, и это была довольно-таки драматическая прогулка.

После чего зашел в другую комнату и захлопнул за собой дверь.

«Женщина, которая заботится, чтобы у меня было все, что мне необходимо…» Теперь Анне-Марии стало стыдно, это у нее были гадкие мысли, а не у него.

Фру Аксельсдаттер почтительно посмотрела на нее и улыбнулась.

— Думаю, барышня совсем замерзла. Присядьте сюда и подсушите одежду у очага, подождите минутку, и я принесу что-нибудь горячее.

— Спасибо, — благодарно улыбнулась Анна-Мария.

— Рада, что у мастера гости! Он совсем себя не жалеет на этой шахте, только о ней и думает день и ночь. Так и человеческий облик потерять недолго.

Анна-Мария могла лишь кивнуть, ведь она совершенно не знала Коля. Только по словам Нильссона: «Он хочет, чтобы у детей было то, чего никогда не было у него самого». Школа…

Мысли ее путались, взгляд стал отсутствующим. Эти слова много говорили о Коле.

Когда он вернулся, Анна-Мария уже сидела за столом, перед ней дымилась тарелка. Накидка висела и сохла у очага.

Теперь она смогла увидеть, насколько хорош собой был Коль — смуглый, с темными волосами и задумчивыми, пытливыми глазами. Он переоделся в простую, но красивую одежду и смыл с себя рудничную пыль. Но в кожу на руках она просто въелась, и с этим ничего нельзя было поделать.

— Хорошо, я пошла домой доить корову, — сказала его домоправительница. — Приду попозже убрать посуду после обеда.

Коль кивнул.

Они остались одни.

Возникла какая-то неловкость. Анна-Мария просто потеряла дар речи, он тоже ничего не говорил.

В конце-концов она заметила:

— Вы ничего не едите.

— Меня не учили, как вести себя за столом. Анна-Мария отложила ложку.

— Я думаю, что у вас чересчур много комплексов из-за того, что у вас якобы слишком простое воспитание! Мне тоже не особенно приятно сидеть и есть в одиночестве.

Он сжал губы, удрученно улыбнувшись, но взял ложку и начал есть — с преувеличенной осторожностью, так, чтобы это выглядело прилично. Анна-Мария поглядывала на него, поднимая глаза от своей тарелки, и ничего не могла поделать с тем, что глаза ее смеются. Он наклонил голову и полностью сосредоточился на своей тарелке.

Когда они почти закончили обед, он грубо спросил: