Свобода уйти, свобода остаться - Иванова Вероника Евгеньевна

— Марш спать, полуночник! — кричит ма откуда-то из коридора.

Опрокидываю в себя содержимое кружки. Бр-р-р-р-р! Остывшее, переслащённое, жирное молоко. Сколько мёда она туда вбухала? У меня же внутри всё слипнется.

На мгновение сжимаю фитиль свечи большим и указательным пальцами. Огонёк гаснет, только настоящей темноты не наступает: в окна библиотеки заглядывает луна. Ещё не полная, но близкая к тому. Мягкий лунный свет окутывает всё вокруг таинственным мерцанием, которое кто-то назовёт мёртвенным, а кто-то — серебряным. Я отношусь то к первым, то ко вторым. Попеременно. В зависимости от настроения, которое у меня скачет от просто дурного к очень дурному и обратно.

Всё, цели наметил, вешки расставил, можно и на боковую.

Седьмой день месяца Первых Гроз

Лунная излучина, поместье Ра-Гро,

утренняя вахта

Оказывается, я совсем забыл, каково это: просыпаться на природе. Ну, не совсем на природе, конечно, в четырёх стенах, но стенах, за которыми шумит самый настоящий непроходимый лес. Еле глаза продрал, хотя и лёг рано, и спал без сновидений, крепко и беспробудно. А матушка уже нетерпеливо понукает:

— Пей молоко и пойдёшь в огород!

— Куда?

Я настолько ошарашен второй частью фразы, что забываю о смысле первой, и уничтожаю кружку парного молока за один присест.

— В огород, — повторяет Инис.

— Зачем?

— Тебе же нужно хорошо пропотеть, верно? — зелёный взгляд исполнен кокетства.

— Ну, в общем... А причём тут...

— Нет ничего лучше физического труда на свежем воздухе! — победно провозглашает ма.

По большому счёту, я с ней согласен. Но только в теории, потому что на практике обычно получается наоборот. И этот раз исключением не стал: меня снабдили лопатой и неконкретным наставлением из разряда «там, за рядком яблонь, пара полосок... ты дёрн сними, и перекопай: как раз хватит, чтобы вспотеть». Но поскольку матушка, как человек истинно военный, привыкла выстраивать несколько линий обороны сразу, она не удовлетворилась одной лишь отправкой меня на полевые работы и заставила надеть толстую колючую фуфайку, судя по запаху, связанную из собачьей шерсти (наверное, с наших овчарок и вычесанную). Учитывая, что погода с ночи стояла ясная, и ничто не мешало восходящему солнцу греть землю, поступок Инис выглядел по меньшей мере издевательством: я бы и так взмок. Без дополнительных средств. Но она сурово нахмурилась и властным жестом указала: марш вперёд. Можно было бы поспорить, только я так редко бываю дома, что считаю расточительным тратить время ещё и на препирательства с Инис. Раз не оправдываю ожиданий, не буду лишний раз расстраивать славную женщину, которая по-своему меня любит.

На то, чтобы вымокнуть с ног до головы, мне хватило полтора часа. Фуфайку можно было выжимать, косынку, которой я повязал голову, тоже. Для моих целей — достаточно.

Возвращаясь к крыльцу, громогласно возвещаю:

— Всё, ма, больше не могу! И кстати: у меня возникает смутное подозрение, что ту стерню до сегодняшнего дня вообще никто не...

Слова застревают в горле, потому что мой взгляд упирается в тоненькую фигурку, каждую линию которой я помню наизусть.

Нежный шёлк светлых волос — с уклоном не в серебро, как у меня, а в красное золото — кажется ещё ярче на алом сукне платья, плотно обнимающего хрупкие плечи и узкую талию, а ноги скрывающего в складках просторной юбки. Голова лукаво наклонена, и от этого кажется, что глаза, соперничающие своим цветом с весенним небом, смотрят на меня осуждающе. А впрочем, всё может быть.