Зубы дракона - Прозоров Александр

Я поднял голову и посмотрел в ту же сторону, куда таращился перед падением Чегай: невидимая с того направления, откуда мы пришли, вверх, на следующую террасу, уходила самая настоящая узкая горная тропа. Но сейчас это уже не имело особого значения. Я размотал рапсан с левой ноги парнишки, сложил и подсунул ему под голову. Он тихонько застонал, не приходя в себя. Засранец, нашел когда калечиться. Застряли мы, похоже, надолго.

Наверное мне, как честному-благородному-воспитанному человеку, нужно было сидеть рядом с Чегаем и вытирать пот с его лба, но свидетелей вокруг не было, а потому я плюнул на мораль и решил посмотреть, куда же ведет сия тропинка.

Самым интересным было не то, куда там она убегает на следующей «ступеньке» горы, а то, что она делает здесь. Ведь тропинка не ручей, она не может появляться под кустом и убегать вдаль, она ведет откуда-то и куда-то. И ее начало и конец обычно представляет интерес для людей, тропу проложивших. Именно поэтому я не полез наверх, а пошел вдоль стены по узенькой извилистой дорожке, вытоптанной в твердом камне. Местами она была полностью засыпана булыжниками, местами чистая, как Невский проспект перед выборами, но никуда не исчезала, уверенно петляя и не удаляясь далеко от обрыва.

Терраса постепенно сужалась. Стало понятно, что это всего лишь широкий карниз на теле горы, а основной скальный массив уходит дальше, плавно закругляясь и ограничивая долину охотничьего поселка со стороны Голодного Поля. Снизу доносился легкий, тепловатый запах болотной сырости, который только колыхался от слабого ветерка. Солнце перевалило зенит, и под его лучами ярко поблескивали искрами острые грани на камнях вдоль тропинки. Вдруг я понял, что эти грани, эта заточка — рукотворные…

И тут прямо передо мной вырос дракон.

* * *

В детском доме на Новоизмайловском проспекте меня ждали. Мужчина лет сорока в драповом пальто примерно такого же возраста, с баяном под мышкой, и шестеро ребятишек в разноцветных болоньевых куртках. Я не торопясь подрулил к дому, раскачиваясь на ямах дворового проезда, как ботик Петра первого на волнах Финского залива.

— Вы из одиннадцатого интерната? — поинтересовался баянист, приоткрыв салонную дверь.

Я кивнул.

— Садимся! — скомандовал он, обернувшись к детям, и первым развалился на переднем сидении.

Детишкам оказались примерно лет по десять, и на вид они были… Не знаю, насколько можно применять слово «дебильные» по отношению к больным детям. Уж слишком привычно оно стало в качестве ругательства. Всю поездку они — сидели тихо, как мышки, втянув голову в плечи, слегка пригнувшись и только испуганно водили глазами по сторонам. Такую позу я видел только раз в жизни — у соседского кастрированного кота, когда его первый раз в жизни вынесли на улицу. Чувствовал я себя в одной машине с ними чертовски неуютно. Вдобавок ко всему, сломался омыватель, а без него на осенних питерских дорогах лобовое стекло замызгивается в течении пяти минут. Пришлось несколько раз останавливаться у крупных луж и мыть стекло вручную. Поэтому, сдав детишек на руки Галине Павловне, я тут же полез под капот.

Дело оказалось с одной стороны в сущем пустяке — перетерлась пластиковая трубочка от бачка к распылителю, с другой стороны — где новую взять? Сдернув трубку, я сунул ее в карман и потрусил к Грише Капелевичу.

Этот гений зубного мастерства сидел в своем кабинете за столом и читал «Агату Кристи».

— Привет, Григорий! Чего делаешь?

— Пытаюсь использовать духовную пищу в качестве закуски, — вдумчиво ответил он, извлек из ящика стола открытую банку водки, сделал большой глоток и перелистнул страницу.

— И как получается?

— Водка воспринимается хуже, а Агата Кристи — лучше. Хочешь попробовать?

— Я за рулем. У тебя не найдется такой вот трубочки?

Гриша вдумчиво осмотрел порыв, понюхал его, а потом брезгливо отстранил.

— Сколько угодно. Только не у меня.

— А где?

— Галину Павловну знаешь? Главврача нашего?

— Знаю.

— Подойди к ней, попроси старую капельницу. Она сейчас в третьем отделении. В смысле — Галина Павловна. Там концерт в холле.

Найти концертную площадку труда не составило — именно оттуда доносился вой баяна. Не хочу сказать ничего плохого о баянисте, но инструмент его совершенно утратил всякие музыкальные способности, и позволял почувствовать только ритм мелодии. Ритм оказался русского народного танца. И под него на площадке посреди холла кружились детишки. Без курток они выглядели намного пухлее, чем в автобусе, вдобавок на них напялили цветастые сарафанчики и платки. По-поросячьи блестя глазами и оскалившись в улыбках, они слегка подпрыгивали, двигаясь по кругу, одну руку поставив на пояс, а другую, с ярко-оранжевым носовым платком, задрав над головой. А вокруг сидели на стульях или стояли наши старички и бабульки, в бесцветных поношенных халатах, кое-кто в облезлых кофтах, в драных шерстяных носках. Они смотрели, склонив с интересом головы, тихонько хлопали в ладоши, покачивались на месте…