Шутиха - Олди Генри Лайон

Галина Борисовна углубилась.

“Итак, каково же общее число строк стихотворения К. Чуковского “Муха-цокотуха”? Оказывается, ровно 128. И это число нетривиальное, а значит, можно говорить о его неслучайности. 128 — это 2 в 7-й степени. Если число “2” интерпретировать как двойственность (вспомним такие символы, как Инь и Янь, каббалистический Моген-Давид, масонские Солнце и Луна, языческий Двуликий Янус) и если число “7” интерпретировать как символ полноты нынешнего, временного века (в отличие от вечности, означаемой числом “8”), то тогда 2 в 7-й степени прочитывается так: “полное, совершенное разделение”. То есть распад, смерть”.

Мурашки пробежали по телу. Святый Боже, Святый крепкий, во что же вляпалась дура Настька?!

“Муха, а вместе с нею тараканы, черви, сороконожки — животные скверные, нечистые и омерзительные. Комар, клоп, а вместе с ними и блохи — кровососущие паразиты. Пчела, как единичная особь, а не как улей, — вовсе не источник меда, а жалящее насекомое. Бабочка, а вместе с ней и прочие мотыльки — садовые вредители. Кузнечик — это саранча. Муравей — здесь вроде бы не к чему придраться: 100-процентно положительное насекомое. Но вот ведь как ведет себя персонаж, именуемый этим достойным названием: “Муравей, Муравей не жалеет лаптей, с Муравьихою попрыгивает и букашечкам подмигивает. Вы букашечки, вы милашечки, тара-тара-тара-тара-таракашечки!” Что это, как не образ прелюбодейства?! Итак, вся “семерка” имеет названия насекомых, враждебных человеку. В то же время Врага представляет Паук — животное, безвредное для человека и даже полезное, так как истребляет всякую нечисть вроде “положительных” героев Чуковского. Каким бы грозным ни был паук, он никогда не нападает первым на человека...”

Нахлынула паника. Будущее родного ребенка увиделось черным и клокочущим, как адова смола. Что делать? И главное — кто виноват?!

“Теперь будем анализировать образы главных героев сказки по отдельности, и начнем с Мухи. Ее мы интерпретировали как “жену, сидящую на звере багряном”. В 17-й главе Апокалипсиса она именуется также: “...великая блудница, сидящая на водах многих”. Это определение вполне приложимо к Мухе: она “сидит на водах многих”, то есть — организует чаепитие; она — “мать блудницам и мерзостям земным” (Откр., 17:5); здесь вспомним поведение Муравья в финале сказки”.

Пугающий образ гения по имени Саня Паучок стал отчетливо инфернален. Очень захотелось свалить всю вину на тлетворное влияние подлеца-шута и немедленно разорвать дьявольский контракт — но в душе сохранились ростки справедливости. Причуды Насти начались не вчера, а значит, искать козла отпущения — пустая трата времени. Правда, коза?

Текст плясал перед глазами.

“Далее: “А букашки по три чашки, с молоком и крендельком”. Эти букашки получили по три кренделя. Вспомним, как выглядит хлебобулочное изделие, называемое крендель. И, расположив их в одну кучку, мы получаем три кренделя, три шестерки. Шестьсот шестьдесят шесть. Комментарии, как говорится, излишни. Вот такое угощение”.

Мать грозно сдвинула брови.

Изыди!

Да, она пойдет на репетицию, даже если угодит прямиком в вертеп разврата. И эротические “козявочки” прикроют грязные лавочки, узнав, что значит материнский гнев!

Вечером Галина Борисовна поставила эксперимент, спросив у мужа перед сном:

— Гарик, с чем у тебя ассоциируются следующие строки: “Муха криком кричит, надрывается, а злодей молчит, ухмыляется...”?

— Я тебе всегда говорил, что не стоит подавлять сексуальные фантазии! — ответил Гарик, придвигаясь ближе.

И Шаповал еще раз уверилась в правоте своих подозрений.

Глава девятая

“СТРАСТИ ПО НАСТЕ”

Если свернуть с проспекта Деятелей на 2-й Продольно-Поперечный, то за рюмочной “У дяди Левы” и располагался Дворец культуры завода с эпическим именем “Тяжмаш-монтаж”. Нам, например, все время хотелось взять дутар (кобыз?) и нараспев задекламировать что-нибудь душе-возвышающее, вроде:

О, Тяжмашмонтаж! Сокол, беркут наш!

Рухнет горный кряж, коль войдешь ты в раж,

Конь твой лучше ста,

Меч твой рубит сталь,

О, Тяжмашмонтаж, даль твоя чиста...

Впрочем, нашей героине было не до романтики. Она готовилась к бою. Дворец сомнительной культуры представлялся ей вертепом сатаны, где дочь Анастасия подвергалась соблазнам и искушениям. Трехэтажный уродец с парой чахлых колонн при входе? Видимость! Россыпь комнат, словно семечки в арбузе, расклеванных под офисы индюками кооперации? Фикция! Махонький бар “Duck”, украсивший фойе вывеской “Сто одежек: стриптиз с последующим разоблачением” — прикрытие! Истинное зло затаилось, оно где-то рядом: сопит вывороченной ноздрей, скалит клыки. Перед Дворцом остался дежурить верный Мирон, готовый в случае чего дать по газам и унести госпожу с наследницей прочь от шабаша чертовни. Правда, пока что Мирон дремал, надвинув на нос козырек кепки.