Волшебная реликвия - Костин Михаил

Возле бочек на колченогом табурете сидел ротный писарь и скрипучим пером записывал в специальную книгу имена новобранцев. Последним в очереди стоял высокий рыжий парень в такой рванине, словно из-за плетня заявилось само огородное пугало. Ребята хорошо его знали. Это был знаменитый деревенский вор по кличке Жорж Драная Шляпа. Прозвали его так за то, что он вечно носил шляпу, которая имела огромные поля, закрывавшие половину его лица, зато не имела верха, так что рыжие кудри были видны издалека. Он не был коренным жителем деревни. Просто однажды он отстал от шайки бродяг, а Залесье чем-то полюбилось ему. Ночевал он в заброшенных сараях или в землянке на опушке леса. Сам себя он гордо именовал Жоржем-Странником, но никто в деревне этого имени не употреблял. Вместо этого деревенские дали ему еще одно прозвище – Пирожок, потому что больше всего он любил воровать пироги. Когда весною крестьяне вылезали из своих домов на первое солнышко и из остатков муки пекли во дворах пироги с требухой и картошкой, а также особые майские пирожки с крапивой и сельдереем, из-за куста или забора высовывалась длинная рука и хватала пирожки прямо с горячего противня. Жоржа часто били, но не смертным боем, а вяло и как-то совсем не зло. В деревне давно к нему привыкли. Лишь только одна бабка, у которой он украл гуся, двинула ему коромыслом так, что он две недели отлеживался, постанывая и печально глядя на мир.

На глазах изумленных ребят вору Жоржу тоже выдали мешочек с деньгами. Жорж-Пирожок ловко и весело сунул его в единственный полуоторванный карман той изношенной тряпки, которая когда-то, вероятно, носила гордое имя пиджака или сюртука, и, заметив знакомых ребят, подмигнул им. Именно в этот момент к столу писаря приволокли босоногого Валика, сонного, встрепанного, в помятой рубахе до колен, из складок которой торчали клочки сена. Специальный патруль искал зерно, но в одном из дальних амбаров вместо пшеницы и ржи обнаружил мирно спящего в заваленном сеном углу здоровенного парня.

– Имя? – спросил писарь.

– Не могу я, – хмуро ответил Валик, исподлобья глядя на писаря светлыми ореховыми глазами.

– Чего ты не можешь?

– Больной я, – тяжело сказал Валик и засопел.

– А нам как раз такие больные и нужны, – сверкнул кривым глазом писарь. – Имя давай.

– Да нет, пошел я, – сказал Валик. Он повернулся и, тряхнув торчащими во все стороны соломенными волосами, сделал несколько шагов, не обращая внимания на державших его двух солдат. Солдаты беспомощно повисли на нем, их сапоги царапали сухую землю.

– Ты это куда? – спросил оторопевший писарь.

– Домой я, – честно ответил Валик и сделал еще два шага.

В один бок буйного рекрута уперлось острие шпаги, в другой бок – холодный ствол длинной фузеи.

– Ты это, парень… дурака-то не валяй, – писарь закашлялся и покраснел, – если, конечно, не хочешь, чтобы я тебя записал сразу в арестантскую роту.

К Валику тем временем приблизился каптенармус и мирно вручил ему увесистый мешочек.

– Ну, это другое дело, – неожиданно добродушно пробормотал Валик, взвешивая мешочек рукою.

На эту сцену с расстояния в десять шагов молча смотрел сержант. Левый его глаз от усталости был закрыт. Смотреть он мог только правым глазом, маленьким, сморщенным и слезящимся. Вот почему, несмотря на дурацкую перебранку рекрута и писаря, лежебока Валик на долгое время сделался любимцем сержанта Подороги.

Глава 2

Камушки и шишки

Уже через час над площадью раздался долгий армейский свист, солдаты построились в две колонны и, следуя монотонному бою походного барабана, отправились в путь. Троим друзьям даже не удалось толком попрощаться со своими родными и близкими. Они шли за обозом, слыша мерный скрип колес, и каждый вспоминал свое.

Позади остались вольные игры, купание и ловля рыбы на дальней излучине, блуждания по дремучему, но такому родному лесу, первые робкие взгляды, украдкой брошенные на юных местных красоток. Позади остались и необременительные заботы. Арик помогал в лавке и кузне отцу – бывшему кузнецу, а ныне торговцу железным и скобяным товаром. Впрочем, иногда отец разводил огонь в горне – когда поступал заказ на кинжал или охотничий нож из особой булатной стали. Арик в такие дни не выходил из кузни и затаив дыхание следил за священнодействием отца. Никто не умел обрабатывать булатную сталь, а вот его отец делал это с великой ловкостью.

Порою посмотреть на таинственное кузнецкое дело прибегал и Галик, хотя большую часть времени ему доводилось возиться на огороде, где он помогал своей одинокой матери. Если сказать правду, то копал землю и пропалывал грядки он не слишком охотно. Работа на земле его не привлекала. Он очень любил читать и гордился своей библиотекой, насчитывающей целых сорок три книги да вдобавок еще семнадцать разрозненных томов Большой королевской энциклопедии. Книги были разного формата и толщины, почти все потрепанные, иные почти развалились на отдельные пожелтевшие листы. Но зато все интересные. Про хитроумных крестьян, ловко и весело торгующих на базаре пшеницей и лошадьми. Про сметливых слуг, умевших оставить с носом своих вздорных хозяев. Про графиню из дальнего замка, которая все ждала из походов своего воинственного мужа. И – самые захватывающие – про рыцарей, храбро сражавшихся с огнедышащими драконами, и про смелых моряков, не отступающих перед самыми отчаянными пиратами. Была даже книжка по астрономии, рассказывающая о планетах и кометах. И еще одна – с оторванным началом – учебник арифметики и математики. Эту книжку Галик особенно ценил, хотя далеко не все в ней понимал. Библиотека его почти не пополнялась, потому что трудно было преодолевать четырнадцать миль до ближайшего городка, где на рынке по воскресеньям можно было наткнуться на книжный развал. Больше книг достать было негде, и Галик восполнял их недостаток тем, что по ночам, взобравшись на сеновал и глядя сквозь дырявую крышу на звезды, сочинял собственные истории, одна страшнее и запутанней другой. Когда-нибудь, думал он, эти истории тоже воплотятся в книги. А пока он делился этими историями со своими друзьями, которые слушали его с расширенными от удивления и восторга глазами, пусть даже терпения им хватало порой лишь на час-два, в то время как Галик готов был рассказывать до рассвета. Особенно терпения не хватало Валику, который то слушал, замирая от восторга и забывая все на свете, то вдруг встряхивался и начинал неотвязно думать о большом горшке горячих щей.