Весеннее жертвоприношение - Сандему Маргит

Снова оправдания. Конечно, но чудовище, подобное Снивелю, простыми способами не запугать.

Ладно, сейчас уже сделано, обманным путем или нет, но сделано. Он не знал, что следует ему думать о переживаниях той ночи. Не сыграли ли с ним злую шутку наркотики? Если так, то он ничего опасного не сделал! Тогда ничего не произойдет.

И тогда Снивель преспокойно будет сидеть в Гростенсхольме — если все это игра воображения.

Мысли его снова пошли по кругу. Пусть свежий ночной воздух проветрит мозги. Пусть голова будет ясной.

Он уже был в лесу за Гростенсхольмом. Теперь можно продолжать двигаться по рву, наполовину скрытому ольхой и кустами ракиты, прямо до забора возле моря. Он подойдет ближе к своему собственному дому и может быть почувствует какие-то изменения в воздухе, произошедшие со времени его последнего посещения поместья.

Какая чепуха! Дом и есть дом.

Но не для Хейке. Он обладал способностью чувствовать настроение в доме, как только входил в него. Если в нем происходили какие-либо трагические события. Или если в доме царило счастье. Или место было хорошим. Или плохим. Дом сообщал ему многое о себе.

Во время немногих посещений он чувствовал себя дома в Гростенсхольме. Но Снивель, естественно, наложил неприятный, чуждый отпечаток на поместье, хотя и поверхностный. Этот отпечаток исчезнет вместе со Снивелем.

Хейке сейчас был оптимистом. Если уже дается человеку разрешение на жизнь, то он должен уметь бороться с трудностями.

Чем ближе подходил он к поместью, тем сильнее ощущал в воздухе нечто особое. Какую-то вибрацию, которой не было, когда он посетил Гростенсхольм в прошлый раз. Глубокие резонансные звуки, описать которые было невозможно.

Наконец он оказался у изгороди. Дальше идти он не хотел. Здесь росла небольшая группа диких деревьев, скрывшая его от посторонних глаз. Хейке стоял, положив руки на изгородь.

Спущены ли собаки в Гростенсхольме, гадал он. Наверняка слуги сделали это, и Хейке сосредоточил свою волю, чтобы им отказал инстинкт, и звери не могли бы обнаружить его. Он как бы превратил себя в бестелесное существо, у которого отсутствуют дыхание, запах и все остальное, что могло бы выдать его. Он существовал, но не для собак.

Со стороны величественного замка не раздавалось ни единого звука. Хейке постоял немного, затем сконцентрировал свою волю и издал беззвучный призыв.

Сердце у него колотилось. Сейчас ему хотелось узнать, живут в поместье те невидимые существа или нет.

Конечно, слухи доходили и до него! О побегах слуг из Гростенсхольма. О том, что происходило там. Но рассказывал каждый по-своему. Сейчас наступила очередь самого Гростенсхольма, Хейке не должен доверять болтовне.

В этот момент он вздрогнул. Кто-то шел между деревьями. Он подавил желание присесть и спрятаться, это означало бы полностью обнаружить свое присутствие, если это идет охранник.

Но это был не он.

Одновременно он услышал ответ на свой зов. По двору разнесся отдаленный звук, словно вой адских волков.

Хейке узнал это долговязое существо, его ленивую походку.

Повешенный.

Итак, это не иллюзии, вызванные ужасными наркотическими веществами!

Истина как бы нанесла Хейке удар прямо в лицо. Он и Винга пытались спрятаться в самообмане, они не хотели даже и думать о той кошмарной ночи. Рассматривали ее как… да, именно как кошмар и только.

Теперь же его иллюзиям пришел конец.

Бессознательно он сделал шаг назад, не хотел находиться слишком близко к призраку.

Но он должен, обязан сохранить свою власть над ними. Это необходимо. В противном случае все может превратиться в хаос, и никто не знает, что может случиться с Вингой и с ним, если эти существа получат полную свободу, никто не знает, куда они тогда двинутся.

— Все ли хорошо? — тихо спросил Хейке.

Существо скривило злобную гримасу. «Этот человек явно был повешен не беспричинно», подумал Хейке и по его спине поползли холодные мурашки.

— Все очень хорошо, — ответил призрак. Тем непостижимым голосом, который шел как бы издалека и во времени, и в пространстве. — Он приехал!

— Я знаю. Но помните: никакого насилия!

Повешенный улыбнулся еще более ужасно.

— Мы будем истязать его медленно! У него будет время для раздумий. Много времени!

Это прозвучало очень неприятно. Хейке надеялся, что его нервозность не будет замечена, но, видимо, это была напрасная надежда.