Draco Dormiens - Клэр Кассандра

Гермиона заглянула в зеркало и увидела себя и Гарри, оглядывающегося назад.

— Я тоже, — сказала она. — Большое дело, Гарри. Это просто зеркало.

— Это не… — начал он с негодованием, затем обернулся к ней. Его глаза были расширены. — Что ты сказала, ты видела?

— Тебя и меня, — сказала она, удивленно. — Там мы, — сказала она, показывая на зеркало.

Затем глянула туда. Было что-то в отражении, ее и Гарри, — что-то странное.

— А сейчас? — сказал Гарри, попятившись от нее футов на десять. — Что ты видишь?

Она взглянула назад в зеркало. И у нее перевернулось сердце.

— Все еще тебя и меня, — сказала она, начиная что-то улавливать. — Только, Гарри — в зеркале, ты сухой. И у тебя… — она оборвала фразу, поворачиваясь к нему. — Что это за зеркало?

— Прочти инструкцию, — сказал Гарри, он выглядел ошеломленным, хотя и не таким несчастным, как был.

Гермиона прочла ее.

 « У джедан юун йата оцилен юаж артоя».

Так как Гермиона была на порядок сообразительней Гарри, у нее заняло всего мгновение понять, что инструкция написана задом наперед.

«Я отражаю не лицо, а тайную надежду.»

— Ты рассказывал мне об этом зеркале, — медленно сказала она, — годы назад… оно показывает тебе твою семью, Гарри…

— Оно показывало, — сказал он. — Я все еще вижу их. Только я вижу нас на переднем плане. Я понял, — произнес он, — надежды сердца человека могут меняться.

Он был очень бледен, но смотрел на нее, по-настоящему смотрел на нее, как не смотрел на нее днями.

Позади него она видела, как Драко пересекает комнату в сторону двери и выходит. Ее сердце сжалось. Но она не могла уйти. Это была ее жизнь, именно здесь, в этой комнате.

Дверь затворилась за Драко, и она повернулась к Гарри.

— Зеркало показывает то, что ты хочешь, — медленно сказала она.

Гарри кивнул.

— Но разве Дамблдор не говорил тебе, что большинство людей хотят себе самое худшее?

— Большинство, — сказал Гарри. — Но не каждый. — Он посмотрел на нее прямо. — Ты любишь меня? — спросил он.

— Конечно, я люблю тебя, — сказала она. — За всю свою жизнь я никого не любила так, как тебя.

Но ты пугаешь меня. Ты можешь ранить меня так легко. Вот почему мне нравится быть с Драко. Он не обидел бы меня, и, в любом случае, он не сможет.

Гарри быстро повернулся кругом, отошел от нее на несколько шагов, затем повернулся лицом.

— Это забавно, — сказал он, — но я беседовал с Малфоем вчера, и, вообще-то, кое-что понял. Я понял, что должен извиниться перед тобой.

Она пристально посмотрела на него. Он был бледен настолько, что, казалось, только глаза были единственным цветовым пятном на его белом лице.

Он сказал:

— Прости. Прости, что я никогда не говорил тебе, что люблю тебя. Прости, что ждал, пока не оказалось, будто я могу потерять тебя до того, как сделаю что-нибудь. Прости, что соврал тебе, когда ты меня спросила, люблю ли я. Я просто никогда не думал об этом, как о любви. Ты всегда была частью меня. Как мои собственные глаза. Или мои руки. Тебе ведь не приходит в голову подумать: «Я люблю мои глаза, я люблю мои руки»… Разве нет? — Его голос задрожал. — Я не похож на Малфоя. Я не произношу красивых речей. Но я знаю, чего я хочу.

Гермиона просто глядела на него, не отрываясь. Она не могла произнести ни слова. Слова даже не приходили ей в голову.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — произнес он медленно. — И если я не делаю тебя счастливой, тебе следует быть с человеком, который это сделает.

Он посмотрел на нее. Гарри. Тот, кого она любила всегда. Не за то, что он был храбрым, хотя он был, или умным, хотя и таким он тоже был, или хорошим танцором (которым он не был), а потому, что он был добрым тем типом доброты, таким редким среди большинства людей, и среди тинэйджеров в частности, — добротой, которая не просто отдает, а отдает всю себя без остатка.

— Он любит тебя по-настоящему, — сказал он. — Не как я, но…

Он замолчал, отвернулся, и пошел в сторону двери. Он собирался уйти, она знала это, потому что, если Гарри однажды решал в своей голове сделать что-то, он делал это. И, когда он говорил что-то, именно это он и имел в виду. А потом она подумала о том, что он сказал, и как бы это было, провести остаток жизни без него.

— Гарри, — сказала она, отталкиваясь от стены и делая шаг в его сторону. — Пожалуйста, вернись.

Он обернулся. Она не могла видеть его лица, он стоял в лоскутке тени. Она могла видеть только призрачную белизну его рубашки и бледность его кожи.

— Пожалуйста, вернись, — сказала она снова.

Он вернулся. И стал перед ней, не сводя с нее глаз.

А затем были руки на ее плечах, руки Гарри, и он целовал ее. А когда она обвила его, насквозь промокшего, руками, то вода пробирала ее сквозь одежду, и кожа его была холодной как лед, но руки, когда он касался ее, горели. А на вкус он был как дождевая вода и слезы.

Она оперлась спиной о стену, еще целуя его. Ее руки дрожали, и в ушах стоял какой-то гомон, который медленно усиливался, пока не превратился в музыку — самую прекрасную музыку, слышанную ей когда-либо.

Она оторвалась от Гарри, ошеломленная, и увидела по выражению его лица, что он тоже слышит ее.

— Что это? — удивленно спросила она.

— Песня Феникса, — ответил он, выглядя также потрясенно.

— Откуда она доносится? — спросила она, полу оборачиваясь, чтобы оглядеться. Было трудно увидеть что-нибудь сквозь падающий снег.

— Мм, — сказал Гарри, теперь он выглядел застенчиво. — Это я, я думаю.

— Гарри, — произнесла Гермиона чрезвычайно тихо, — идет снег.

— Я знаю, — сказал он, выглядя еще более застенчиво.

— В помещении? В июне?

— Ну, — сказал Гарри, уши которого покраснели, — Дамблдор говорил, что — сильные эмоции — активизируют мою силу Магида.

— Она работает?

— Да, — сказал он, в замешательстве, но счастливый, — я почувствовал это. Как будто переключатель легонько щелкнул. Я догадался, я только не знаю точно, как…

— Контролировать их? — она улыбнулась, когда несколько совят, ухая, упали с потолка.

— Да — улыбнулся он в ответ.

— Я не знала, что ты так любишь сов, — сказала Гермиона, когда еще несколько слетели сверху.

— Поцелуй меня еще, — предложил он, — может получаться канарейки.

— Гарри, — она поцеловала его, — а знаешь, снег — синий.

— Мне нравится синий, — сообщил он, — это мой любимый цвет.

— Синий снег?

— Почему бы нет?

— Ты всегда говорил, что снег — это так романтично, — засмеялась Гермиона.

— Радуйся, что я не Хагрид. — Гарри притянул ее для еще одного поцелуя. — А то с неба падали бы огнеплюи-мантикрабы.