Земля Мертвых - Прозоров Александр

• Что такое осень? Это небо,
• Плачущее небо под ногами,
• В лужах разлетаются птицы с облаками,
• Осень, я давно с тобою не был.

К мужской хрипоте присоединился сильный, звучный женский голос, и далеко над ночным заливом растекся припев к песне еще не родившегося Юрия Шевчука:

• Осень — в небе жгут корабли,
• Осень — мне бы прочь от земли,
• Сколько может длиться печаль
• Осень — дальняя да-аль…

Глава 10. Кронштадт

Утром в Вилы прискакал Агарий, радостно перекрестился, увидев опричника:

— Ты здесь, воевода! А я ворога за россохом на тропе ждал.

— Как язык? Не убег?

— Помилуй, воевода, как можно! Этого я к себе привязал и до самого дома не отпустил. Сыну передал, держать наказал крепко. Взнуздали его и в подпол спрятали.

— Из поместья вестей нет?

— Есть, воевода, — Агарий слез с коня и встал рядом, придерживая его за уздечку. — В Еглизи тать приходил, из Никольского болота вылез. Поросенка разинского поймал, крупы себе ссыпал из овина, Матрену обидел по бабьему делу.

— Повесили?

— Кому же вешать, Семен Прокофьевич? Ты в отъезде, Никита Разин в поле ушел, жонка его с детьми малыми в подпол спряталась. А Матрена, — дед усмехнулся, — у нее, мобыть, у самой в ентом месте чесалось. Баба здоровая, а одна столько лет векует…

Зализа зло шлепнул себя кнутом по сапогу: ну вотчинник Антелев, прости Господи его душу! Все поместье обезлюдел, смерды наперечет. Матрена два года назад, аккурат к приезду нового хозяина в поместье, овдовела, не успев забрюхатить. Теперь одна бывшее мужнино хозяйство на себе волохает. Хоть бы Никита Разин с ней согрешил, что ли… Глядишь, прибавка бы в людишках пришла как байстрюки подрастут — двор бы поднялся. Прям хоть сам поезжай брюхать!

— Как узнал про станишника, Агарий?

— Так Лукерья сказывала, воевода. Я как назад вертался, мимо дома твоего проехал.

Зализа зло сплюнул, и перекрестился, мысленно попросив у Бога прощения за сквернословие. Пока он тут непонятно каких чужеземцев ловит, в собственном доме тать объявился. И поместью убыток, и за станишничество в Северной пустоши все одно с него спросится.

— Может, помощь требуется, Семен Прокофьевич? — поинтересовался подошедший боярин Мурат. — Ты только скажи. Пока все оружные, завернем и к тебе в усадьбу.

— Благодарствую, Мурат Абенович, — коротко поклонился опричник. — Но в болоте конному воинству делать нечего. Сам татя поймаю. А нам выступать пора.

Спустя несколько минут конный отряд втянулся на тропу, ведущую к ивановской деревеньке Мухоловке.

В обоих селениях, что лежали между Невской губой и боярской усадьбой, стояло по три двора, так что дорога к ним оказалась более-менее наезженной, однако до тракта, ведущего к Неве и ореховому острову, по которому местами два всадника могли ехать бок о бок, ей было далеко. Над головой постоянно свисали толстые сучья, так что копья пришлось взять в руки и опустить острием вперед, а местами и самим всадникам пригибаться, избегая ударов ветвей по лицу.

Тропинка хитро петляла меж толстых стволов, огибала, ямы, местами спускалась к ручейкам — в результате конникам приходилось двигаться со скоростью, не намного превышающей скорость пешехода. Разумеется, трое засечкиков легко шли бы здесь рысью — но требовать того же самого от менее опытных к скачкам по лесным тропам ополченцев Зализа никак не мог.

Опричник с горечью начинал понимать, что к вечеру его небольшой отряд доберется только до Горбунков. Там опять придется встать на ночлег: не лезть же в лесную чащобу в темноте?!

А раз так, получается, что пешая рать неожиданно вырвалась вперед почти на два дня пути.

* * *

— Эй, мужики!

Росин приподнял голову со сложенного брезента, заменяющего ему подушку и сонно потряс головой.

— Эй, мужики, голос подайте. Свои или нет? Стрелять буду…

— Из чего стрелять? — спросил кто-то в стороне.

— Из автомата Калашникова.

Костя рывком вскочил на ноги и вытаращился в темноту:

— Кто здесь?! Отзовись! — душу обожгло радостной надеждой: неужели снова дома? Неужели кошмар с шестнадцатым веком остался позади, растворился как дурной сон? Ради такого Росин был готов даже сесть на губу за нарушение границ какого-нибудь охраняемого объекта. — Не стреляйте, мы свои, питерские!