Паутина долга - Иванова Вероника Евгеньевна

Должно быть, Вехан прочитал в моём взгляде тоскливую обречённость. Прочитал, прикрыл веки, словно разглядывал стол у себя под носом. Снова поднял взгляд. Поворошил кости в поднятой ладони, потом звучно хлопнул их на стол.

— «Золотой рассвет»^[7]!

У меня не было ни времени, ни возможности действовать, как прежде. Не было деревянного стука кубиков по стаканчику, лишь глухое потирание боками. Но петь песню можно даже шёпотом, к тому же... Все кости коснулись стола. Две плотно прижатые друг к другу, три — на удалении в несколько волосков. Те, что соприкасались, совершенно точно, смотрели друг на друга одинаковыми гранями, на которых... Были вырезаны зигзаги красной руны Dieh. И всё говорит за их «прямое» положение, значит, и впрямь, две жёлтых грани смотрят вверх. Остаётся выяснить, есть ли среди трёх других выпавших хоть одна не красная. Можно, разумеется, согласиться, но тогда мне придётся объявлять либо «Солнцестояние», либо «Зелёное золото», а пять кубиков, предоставленных для игры неспособны на столь хорошие комбинации: проверено. Мной. Лично.

Итак, если Вехан не лжёт, оставшиеся кости должны лежать синей гранью вниз. Синь... Это Rieh. Жизнь. То, чего я однажды едва не лишился. Моя старая и не слишком добрая приятельница. Какой у неё голос? Пронзительный, упрямый, бесцеремонный. Но хор упавших костей... Ровно ли он звучал?

Левая ладонь, прижатая к сукну, почти онемела. Каждый удар кубиков о поверхность стола отдавался в моих пальцах эхом. Недоступным обычному слуху, но услужливо уносимым кровью туда, где дремлет змеиное тело печати — стража моей души, не позволяющего отлучаться дальше и дольше положенного. Каждый удар... Все вместе, но строго отделённые ощущениями. И кажется, один из них звучал иначе, чем остальные. Рискну?

— Лжёте.

По правилам Вехану следовало открыть выброшенную комбинацию и... Проиграть, потому что по карим глазам уже было видно: я прав. Но чернявый не собирался сдаваться быстро. А может, и вообще не собирался сдаваться, потому что... Смёл кости со стола, и они широким веером разлетелись по полу.

— Как сие понимать? — Бесстрастно спросила Миллин. — Игра окончена?

— Ещё нет, пышечка... Но теперь я знаю, кто тот умелец, способный угадывать результат броска.

Взгляды обратились на меня. Со стороны блондинки — расчётливый, со стороны рыжика — брезгливо-снисходительный. Глаза Вехана горели мрачным азартом.

— А чтобы доказать вам... Пусть он скажет, как легли кости!

— Я должен ответить?

— Если хочешь выиграть свою ставку.

— А если... не угадаю?

— Потеряешь. И не только её.

Понятно. В случае отказа потешить почтеннейшую публику меня прирежут. Правда, становится всё более похожим, что и в случае покорнейшего исполнения всех повелений сохранить жизнь мне не удастся, но... По крайней мере, Шиан никто не тронет. И вообще, раньше надо было жалеть: не ввязываться в игру. А ещё разумнее было не тащить за собой в игровой дом принцессу и не показывать перед ней любимые фокусы.

Как кубики скакали по полу? Звонко, глухо, почёсываясь рёбрами о паркетины, ворча на неуважительно относящегося к орудиям собственной удачи игрока. Что ж, Вехан, ты упростил мне задачу, разрешив костям побегать.

— «Ночное море».

Чернявый встал и, сопровождаемый Слатом, у которого, видимо, была репутация самого честного из троих человека, прошёл по залу, разглядывая отдыхающие на паркете кубики. Вернулся к столу, медленно и молча опустился в кресло, а рыжий, отвечая на вопрос в глазах блондинки, утвердительно кивнул.

Миллин опустила подбородок, почти прижав к груди, потом резко выпрямила шею, встала и, положив ладони друг на друга на уровне талии, произнесла, торжественно и внушительно:

— Я, избранная Первым голосом, объявляю присутствующему меж нами чужаку волю Круга. Ничто не должно быть предопределено. Ничто не должно быть известно до своего свершения. Ничто не должно мешать исполнению воли случая. Так было, так есть и так будет. Преступивший закон платит жизнью. Миллин ад-до Эрейя, старшина стригалей, сказала.

— Слат ад-до Рин, старшина забойщиков, согласился.

— Вехан ад-до Могон, старшина погонщиков, подтвердил.

Они вставали один за другим, серьёзные и трогательно верящие в собственное право решать. Они выглядели настолько убедительно, что не было повода сомневаться: я — покойник. И очень скорый.

Но исполнению воли случая (особенно, рассчитанной и выверенной, пусть ожидаемой в иное время и в иных декорациях), и в самом деле, ничто не способно помешать: дверь зала распахнулась, по начищенному паркету прозвенели подковки сапог патруля покойной управы, а знакомый голос обрадованно и облегчённо воскликнул: