Никакой магии - Уланов Андрей

— Что это?!

— Ревун, — тут же отозвался лейтенант. — Он, да компас, вот два божества, на которые молятся те, кому выпало угодить в «похлебку Отца Кальмаров».

— Г-глупое суеверие! — выдавила я. — Г-головоногие не имеют слуха, с-следовательно, д-даже п-предположив, что в-ваш г-гигантский к-кракен в-вобще с-существовал, н-надо п-признать, что его н-никак нельзя б-было н-напугать п-подобной м-музыкой. Он ведь не сонная эльфийка! — я переждала очередной вой и выпалила: — Зачем это делать в воздухе?!

— Маленький медный краник справа, ниже подлокотника.

— Краник?!

— Если Том опять не перепутал чертежи, то им регулируется обогрев сиденья, — пояснил О'Шиннах. — Уверен, порция тепла под з… снизу вам совершенно не помешает.

— Вы… спасибо.

Краник в самом деле нашелся в указанном районе — и как только я повернула его, в недрах сиденья зашипело, забулькало… и едва заметно потеплело!

— Далее, — невозмутимо продолжил Аллан, — стоит отметить, что кальмары все же слышат звуки… ну или воспринимают их как-то еще.

— Антинаучный бред!

— С точки зрения эльфийской науки? Возможно. Рискну предположить, инспектор Грин, что вы не слышали про эксперименты доктора Хоррина Йенсена? Правда, он простой гном, вдобавок, работает на людей…

Неслыханная наглость, подумала я, просто невероятно — человек, ссылаясь на гнома, учит эльфа биологии! Куда катится мир?!

Мир ответил на мой незаданный вопрос очередным тоскливым завыванием — и отчего-то мне вдруг стало стыдно.

— Лейтенант О'Шиннах… — нет, слишком сухо и чопорно, — Аллан… я признаю, что излишне резка и… — я замялась, пытаясь подобрать нужное слово.

— Безапелляционны, — подсказал человек. — Бывает. В конце концов, вы хоть и эльфийка, но, если я правильно понял полковника, отнюдь не профессор всех природных наук.

— Я просто не думала, — окончательно смутившись, пробормотала я, — что вы интересуетесь…

— А я и не интересуюсь. Просто доктор Йенсен был помощником директора малого опытового бассейна Адмиралтейства. Среди прочих обязанностей, ему вменялось раз в три месяца занять два десятка гардемаринов каким-нибудь занятием — не обязательно полезным, но хотя бы не создающим угрозы для окружающих. По правде говоря, мисс Грин, я не убежден, что результаты тех опытов хоть где-то публиковались — но насчет слуха у кальмаров могу дать слово офицера. Лично видел, как от сигналов ревуна эти твари начинают метаться по бассейну. — Словно закрепляя эти слова, лейтенант вновь огласил столичные небеса заунывным воем. — Ну а что касается воздушных кораблей… с точки зрения разума есть целых два довода. Во-первых, мы даем знать о себе другим кораблям. Во вторых, хоть мы с вами не настоящие летучие мыши, даже человеческим ушам отраженный звук хоть как-то позволяет оценить высоту. Футов четыреста, — обернулся Аллан ко мне, — верно?

Я молча кивнула. Действительно, как все просто. Конечно, подход был совершенно человеческий, метод ужасно примитивен и не точен — явно не взята в расчет густота тумана, размер водяных капель, ветер и еще сотня факторов. Но — при этом он работал, и «хоть как-то» являли собой величину заметно больше нуля.

— Значит, опасаться нам следует лишь Большой Колокольни, — продолжил О'Шиннах, — но я надеюсь, что наш компас не настолько врет, чтобы вести нас на юг вместо северо-запада. Ну а главная причина, конечно же, в том, что по части приверженности традициям Их Лордства ничуть не уступят гномским старейшинам.

— О, — понимающе кивнула я, — верю безоговорочно. Ведь…

В туманной пелене я могла оценить скорость катера лишь косвенно — по шуршащему свисту лопастей, вибрации от паровой машины и бьющему в лицо ветру. И вдруг почти без перехода, мы вылетели, вырвались из объятий серой мглы в ослепительно-солнечный день. Сияющий поток брызнул навстречу, разбиваясь о стеклянный козырек перед штурвалом, катер клюнул носом, заваливаясь еще и набок. Забыв про ветер, я сдернула запотевшие очки и вцепилась в борт, затаив дыхание от зрелища, прежде доступного лишь птицам.

Катер уже шел над предместьем. Аккуратные ломти городских кварталов остались позади, здесь же отдельные дома, точь-в-точь, как заморский сахар в горячем чае, плавали в крохотных садах. Только чай был осенним, разноцветным: в нем багряное мешалось с еще зеленым — на золотом фоне уже опавших листьев. Еще чуть дальше солидно-коричневые дома, растворяясь, превращались в крохотные домики с лоскутными покрывальцами огородов, и все это растекалось вширь, сколько хватало глаз, до самого берега Эффры, вскипая там белой пеной лодочных сарайчиков. На дальнем берегу начинался уже фабричный район, запутавшийся в сверкающей паутине рельс, зацепивший рваные лохмотья дыма верхушками труб… а соединяла берега огромная тридцатицветная радуга!