Повелитель снов - Прозоров Александр

— Ты чего это задумала, старая? — развернул плечи Зверев и тут же стукнулся головой о низкий потолок.

— Как чего, касатик? Калику из тебя убогого делаю, юродивого. Ты это, немым прикидывайся. Чего спросят — гукай токмо. А сказывать я стану. Вот этот мешок на правое плечо пристегни, дабы горб на лопатке получился и спину кривил. На ноги эти вот шаровары с буграми надень. Они стеганые, теплые, не продуваются. Лицо-то у тебя белое, глаза, ровно сокольи… Ты голову пригни, ниже пригни, дабы не глянуть на щеки румяные было. А сверху я платок пуховый кину. Он старый, молью поеден. Вроде и просвечивает, а ничего насквозь не разглядеть. Вот… Вот… Вроде как ладно получилось. А ноги, пока до подворья Шаховских дойдем, сами запылятся.

Андрей, низко пригибаясь, гукая и приволакивая правую ногу, похромал по переулку вслед за попрошайкой. Она немного поправила ему горб, рубище на плечах, но в целом осталась довольна и вывела «в люди» — на площадь возле собора. Прихожане, что начали подтягиваться к вечерне, на двух несчастных внимания никакого не обратили — значит, ничего странного не заметили. Большего от маскарада и не требовалось.

Полчаса спустя попрошайка постучала своей клюкой в калитку княжеского двора.

— Мы Божий странницы, милостью Господней питаемся, за добрых людей молимся, милосердием сердешным пробавляемся, за радетелей дома сего поклоны кладем, иконы целуем, слово доброе разносим, — сплошным речитативом на долгом выдохе выплеснула плаксивым голосом попрошайка, сделала короткий вдох и продолжила: — Хозяюшка Людмила в доме сем особо милостива, перед ночью темной объедки холопьи для нас отложить обещалась…

Засов грохотнул, отворилась калитка:

— Вон там, за амбаром дверь на кухню будет. Туда ступайте. Может, и хозяйка выйдет, коли еще не по-трапезничала. Она ваше племя зело чтит.

— Благослови тебя Господь, добрый человек, — перекрестила его нищенка, после чего, прихрамывая и пригибаясь, что-то бормоча под нос, повернула в указанном направлении.

На кухне было жарко, но не душно. Видать, готовили уже давно, и уходящий в трубу печной жар успел высосать с собой пар и вкусные запахи, оставив только сухое тепло. Две раскрасневшиеся тетки в мокрых, почему-то исподних, полотняных рубахах и черных юбках развешивали на гвозди черпаки и сковородки, гремели оловянными кастрюлями и медными котлами. Попрошайка бочком, бочком пристроилась за вытертый, почти отполированный за годы службы дощатый стол, села за него, принялась креститься.

— Это снова ты, Ксеня? — Одна из теток тщательно вытерла о юбку руки, перекрестилась, после чего все тем же подолом протерла стол. — Сказывала, суженого мне вымолишь, а у меня и Макарий, который холоп, за князем на службу уехал. Больше никто и не смотрит совсем.

— Дык, я молю, молю, Дусенька, — кивнула попрошайка. — Да ведь скоро слово сказывается, да не скоро дело делается. И за тебя молюсь, и за хозяюшку вашу…

— В углу бак, — перебила ее другая кухарка. — Там хлеб остался с мясным соусом, и еще куски от убоины какие-то мелкие. Хватайте, пока Хрюнделю не вывалили.

— Княгиня за обедом белорыбицы половину куска велела для просящих Христа ради оставить, — напомнила Дуся. — И Ксению особо помянула.

— Да-да, — обрадовалась нищенка. — За нее особо молю, уж она со мною вместе у распятия намедни стояла, и слово велела для нее запомнить, и о благовесте поведать. К нашему собору странник пришел из Михайлово-Архангела,^[20] про благовест тамошний сказывал. Что за чудесный благовест!

— Схожу, хозяйке про вас обмолвлюсь, — решила вторая кухарка. — Как бы не осерчала, что без нее вас спровадили.

— Ты кушай, Ксеня, не беспокойся, — выставила на стол деревянный лоток Дуся. — Хозяйка милостива, еще и одарит чем за молитвы усердные. Ты мужа, мужа ее лишним добрым словом помяни. В походе он дальнем, на службе государевой. Ради нас и благополучия княгини старается.

— Молюсь, усердно молюсь, — придвинула к себе лоток попрошайка и запустила в него обе руки. — Петру и Павлу, апостолам, молюсь, небесным его покровителям. Ох, как мучались они, бедные, в руках римлян, язычников древних, как страдали! Но вознеслись и, милостию Божией, теперь одесную от него на небе сидят…

Обе женщины истово перекрестились, а Зверев — забыл. И тут же привлек внимание:

— А это с тобой кто? — потянула к платку руку кухарка.