Шутиха - Олди Генри Лайон

— Сколько стоит? Возьмите... сдачи не надо... Молоденькая продавщица долго провожала взглядом странную даму.

— Доброе утро, мама, — встретила у дома Настя. — Тут телевизионщики приезжали. Звали для участия в аномал-шоу. Тема передачи “Шуты среди нас”. “За” и “против”. Обещают подарки от спонсоров: фен, микроволновку...

— Доброе утро, — голос звучал эхом, замороженным на леднике. — А я вам журнал купила. Вместо кефира.

Настя взяла журнал, не отрывая глаз от матери.

— Мальчики спят?

— Нет. Чай пьют. Знаешь, мам... я тут, когда эти ушли, думала...

И, как с моста в реку:

— Давай его отдадим. Обратно. — Кого?

— Пьеро. Я же вижу, ты на пределе. А за меня не беспокойся, со мной все в порядке. Я теперь сильная.

“Ниссан” мальчиков, отстав, застрял в пробке, плотно закупорившей горлышко проспекта Равных Возможностей (бывш. Доброжелателей, при переименовании сопротивлением масс пренебречь). Еще тридцать секунд назад трафик шумно выплескивался сюда с площади Всех Святых, а теперь — изволите видеть! Впрочем, наша героиня не удивилась бы, узнав, кто именно явился причиной затора. С ее мужем подобные истории чаще приключались по пятницам, но бывало и в другие дни недели.

Легко вписавшись в вираж Гороховой, Мирон вдруг ударил по тормозам.

Впереди силовым трансформатором гудела толпа. Впору табличку вешать: “Не влезай, убьет”.

— Поезжай, Мирон. Медленно. Метров за десять остановишь.

И тоном, не терпящим возражений:

— Из машины не выходить!

Пикеты? Митинг? Климакс гулящей связи времен?! Толпа затягивала взгляд, как болото — пьяненького бродягу, не позволяя зацепиться, нащупать кочку, выбраться из трясины. Сосущее под ложечкой чувство чужеродности происходящего, и одновременно — deja vu. Реальность блекла, осыпалась на глазах: жухлые лепестки тюльпана. Лишь один, последний...

— Дурак красному рад, — философски заметил Пьеро.

Снаружи самогонным аппаратом бурлил спектакль. Кукольный. Стихийно-санкционированный. Вились афиши на древках: “ПРОТЕСТ. Фарсодрам в одном массовом действии”. Ветер брызгал сивухой, туманя мозги, толкал на подвиги, о которых назавтра с похмелья вспомнишь — вздрогнешь. У решетки, за которой укрылась злополучная “Шутиха”, сбоку от ворот — самодельный помост. Сколочен на совесть: из пивных бочонков, патронных ящиков и обломков самосознания. Куклы на помосте сменяются, как бабы у дона Хуана. А вокруг...

Зрители.

Почтенная публика. Монументы из неподъемного гранита. Люди-памятники. Люди-маятники: скисла пружина, встали часы, маятники свесились мертвыми языками. Ждут своей минуты. Пыль Вечности на грубо тесанных плечах: плащом командорским. Пыль в морщинах, пыль в глазницах; пыль... Пепел ужаса стучит в сердце: а ну как пробудятся от спячки?! Шагнут в ногу, сотрясая землю чудовищным резонансом, вознесут в едином порыве каменные десницы — да и скажут бытию, веселому гуляке и бабнику: “Идем с нами!..”

Только и останется, что хрипеть, умирая: “Оставь меня! пусти! Пусти мне руку...”

Куклы-ораторы. Статуи-публика.

Выходи, Галина Борисовна, из машины.

Одну тебя ждем.

А на помосте жизнь кипит: скрипичным ключом булькает, басовым подпирает, гаечным подтягивает. Ручки, ножки, огуречик, глядь, и вылез человечек. Вот (“славь игемона!..”), столкнув вниз Безродного Космополита, воздвигся над миром Черный Металлург. Косуха из “чортова скрыпа”, галифе со штрипками на босу ногу. Весь в цепях, в оковах. На каждой окове — лейбл завода братьев Демидовых. В шуйце — макет домны в масштабе 1:12 000. На груди значок: багряный стяг с криком души “Металл — Родине!” Гитаристы из “Sepultura” от зависти бы сдохли.

Большой мастер куклу делал.

Ликом темен вышел, свиреп, с заклепками.

— Драть их рать!!! — Домна отлично заменила рупор. — Не позволим рядить нас в дурацкие колпаки! Даешь все сразу!

Взял Черный паузу. Авось монументы поддержат. Не поддержали. Но и не возразили. Ох, тяжелая публика. Пришлось из динамиков “фанеркой” подпереть:

— Дае-о-о-ошь!!!

Дал помреж отмашку рабочим сцены. Вознеслись к небу транспаранты: “Мы — не шуты, шуты — не мы!”, “Не отшутитесь!”, “Бей паяца ногой по яйцам!”, “Водки мною не бывает!”. И только свергнутый с трибуны Космополит растерянно искал по карманам куда-то запропастившийся бумажник.

“Бред. Это мне снится. Куклы. Карикатуры. Из “Окон РОСТа” повылезали. Их нет, они другие, скучные, обычные, — это я, я сама, сойдя с ума, нацепив раскрашенные гуашью очки, ряжу их в привычные страхи, в штампы и клише... Господи, они же все ряженые! Будто левая водка Ряженые... карнавал...”