Колдунья - Бушков Александр

– Как интересно…

– Отсюда как раз и вытекает «во-вторых», – сказал он без улыбки. – Вы меня интересуете не только как женщина. Я одинок. Мне нужна спутница. Такая же, как я, из тех же, что и я. Я готов учить вас и развивать, как ученый профессор учит и развивает студента. Вместо жалкого набора примитивных трюков, который вам нежданно достался от деревенского ремесленника, вы сможете овладеть такими силами и возможностями, о каких и представления сейчас не имеете. Перед вами распахнутся такие горизонты, откроются такие миры…

– Заманчиво.

– И совершенно реально. Вам достаточно только подать мне руку… Успокойтесь, я в переносном смысле, – рассмеялся он, увидев, что Ольга непроизвольно отпрянула. – Вам стоит лишь пойти со мной… Поверьте, вы меня всерьез заинтересовали. Не годится себя хвалить, но скажу без ложной скромности: я стремлюсь жить интересно, не размениваясь исключительно на те самые пошлые забавы, свидетельницей которых вы, надо полагать, оказались. А вот мой друг, камергер Вязинский, между нами – как раз ужасающий примитив, если можно так выразиться. В нем нет ни жажды поиска, ни страсти к дальнейшему познанию, он всецело ушел в извлечение выгоды из своего положения. Вы его интересуете исключительно как очередная красивая игрушка, которую он потом выбросит. И не более того. Уж я-то его знаю… Меж тем мне нужна именно спутница. В каком-то смысле мои побуждения можно и назвать любовью, стремлением создать семью. Не иронизируйте.

– И не собираюсь, – серьезно сказала Ольга.

– Как все ограниченные люди, Вязинский прямолинеен до глупости. И это меня беспокоит. Коли уж он решил вас заполучить, он приложит все силы… перед которыми у вас нет должной защиты. Защитить вас могу только я. Так что решайтесь. Выбор у вас небогат – или стать моей ученицей, спутницей, возлюбленной, или будете жалкой игрушкой в руках Вязинского.

– Ну, это мы еще посмотрим…

– Не глупите. Вы не представляете, с кем имеете дело. Очень уж не равны силы. Соглашайтесь, Ольга. Вы и не представляете, что перед вами откроется, какие глубины, какие миры, дьявольски интересные, ничем не похожие на этот плоский кукольный ящик, что вы видите вокруг. Я хочу вам исключительно добра.

Вполне могло оказаться, что он был искренен. Но это ничего не меняло…

– Вы говорили, что я не знаю, какова ваша душа… – задумчиво произнесла Ольга. – Вы так полагаете? А если я примерно догадываюсь, как с вашими душами обстоит дело? – она смотрела графу в глаза, не отрываясь. – Есть у меня сильные подозрения, что ваша душа – и души ваших друзей – давным-давно проданы, заложены, и это не тот случай, когда можно выкупить у ростовщика заклад. И когда-нибудь ростовщик за своим закладом явится… Я права?

В глазах у него что-то мелькнуло – некая тень, мрачная и неописуемая, словно на миг распахнулось окошко с видом на черную бездну, вызывавшую исключительно омерзение. И Ольга окончательно уверилась, что оказалась права.

– С моей душой, знаете ли, еще ничего толком не ясно, – сказала она так, словно рассуждала вслух. – Во всяком случае, у меня, как позволяют судить некие житейские наблюдения, есть еще шанс. А вот касаемо вас – крепко сомневаюсь. Ваша душа уже не вам принадлежит. И вы меня за собой тянете в первую очередь для того, чтобы не было так жутко и одиноко там, где вы все оказались…

Лицо графа на миг исказилось злобной гримасой, которую он оказался не в состоянии сдержать.

– Вот и выходит, что нам с вами не по дороге, – продолжала Ольга уверенно. – С любым из вас. Давайте откровенно, что уж теперь играть в прятки… Я попытаюсь все же делать добро – то, чего от вас наверняка не дождаться.

– Этим? – он пренебрежительным жестом обвел зал. – Вот этим? Да поймите вы, что это не более чем тупое стадо, над которым мы все возвышаемся, господствуем, превосходим, которое годится лишь на то…

– Вот тут мы с вами решительно не сходимся, – сказала Ольга. – И потому-то нам не по пути.

Биллевич говорил еще что-то, убедительно, с неподдельным пылом. Она не слушала, глядя на танцующих. Бравурно гремела одна из мазурок Шопена, пристукивали каблуки в благородной удали, пары неслись в сложных антраша…

Неподалеку, у колонны, Ольга заметила ротмистра Топоркова, вхожего в дом Вязинского – настоящего гусара, считавшего, что день бесцельно прожит, если он обошелся без корзины шампанского, дуэли и романтической влюбленности. В последнем состоянии ротмистр находился постоянно, но, поскольку его нынешняя платоническая симпатия Варенька Олесова отсутствовала, бравый гусар явился на бал при шпаге, давая тем самым сразу понять, что танцевать он сегодня не будет – и стоял сейчас у колонны в крайне живописной позе, наглядно свидетельствовавшей о раздирающей его душу грусти: руки сложены на груди, голова понуро склонена, кудри поникли, лихие бакенбарды выглядят неухоженными, а усы меланхолично обвисли.